Вне лимита. Избранное

А я не знаю, как меня убьют:
Пристрелят ли в начале заварухи —
И я прижму растерянные руки
К дыре, где было сердце…
И сошьют
Мне белую легенду, и примерят,
И нарядят — потом уже, потом,
Когда окончится! Когда сочтут потери,
Протопят каждый уцелевший дом
И вдруг смутятся, затворяя двери,
И загрустят, неведомо о ком.

А может, даже раньше — хоть сейчас:

Разденут — и в бетон, в окочененье
Законное! За подписью врача —
В калеки, в смертники — на обученье!
Чтобы не дрогнув — медленно — до дна!
Согласно предписаниям режима.
О, белая легенда! Холодна
И — с головы до пят — неотторжима!

Декабрь 83

«Я сижу на полу, прислонясь к батарее…»

Я сижу на полу, прислонясь к батарее, —
Южанка, мерзлячка!
От решетки под лампочкой тянутся длинные тени.
Очень холодно.
Хочется сжаться в комок по-цыплячьи.
Молча слушаю ночь,
Подбородок уткнувши в колени.
Тихий гул по трубе,
Может пустят горячую воду!
Но сомнительно.
Климат ШИЗО. Мезозойская эра.
Кто скорей отогреет — Державина твердая ода,
Марциала опальный привет,
Или бронза Гомера?
Мышка Машка стащила сухарь
И грызет за парашей,
Двухдюймовый грабитель,
Невиннейший жулик на свете.
За окном суета,
И врывается в камеру нашу —
Только что со свободы —
Декабрьский разбойничий ветер.
Гордость Хельсинкской группы не спит —
По дыханию слышу.
В пермском лагере тоже не спит
Нарушитель режима.
Где-то в Киеве крутит приемник
Другой одержимый…
И встает Орион,
И проходит от крыши до крыши.
И печальная повесть России
(А может, нам снится?)
Мышку Машку, и нас, и приемник,
И свет негасимый —
Умещает на чистой, еще непочатой странице,
Открывая на завтрашний день
Эту долгую зиму.

16. 12. 83

«О чайной ложечке любви…»

Илюше

О чайной ложечке любви
Давай грустить, мой друг далекий!
О том, что бесконечны сроки,
Что так суровы все пророки —
И хоть бы кто благословил!

Мой друг, давай грустить о том,

Как я из марта прибегала,
Ты ждал в дверях,
И в добрый дом
Вводил. И занавес вокзала
Был так нескоро, что цвела
Обломленная наспех ветка —
И в робость воскового цвета
Каморка тесная плыла.

Давай грустить о том, что мы

Так щедро молоды поныне —
Но нам, рожденным на чужбине
С судьбой скитанья и гордыни, —
Искать ли родину взаймы?
Как онемевший бубенец —
Сердечный спазм.
Сейчас отпустит.
Как впереди бездонно пусто!
Но есть у самой долгой грусти
Одна улыбка под конец.

30. 12. 83

«Есть у нашей совести два оттенка…»