Вне рутины

Іерихонскій развелъ руками и произнесъ:

— Полагаю, что нездорова, иначе чмъ-же объяснить ея поведеніе!

— Какое поведеніе? что такое? Не мучьте, голубчикъ, разскажите поскоре.

— Прошу покорно приссть. Успокойтесь, пожалуйста. Я самъ горячился, но успокоился.

— Ахъ, да разсказывайте скорй!

Манефа Мартыновна сла. Лицо ея все подергивалось отъ ожиданія. Іерихонскій началъ:

— Вчера, посл ухода вашего, я подслъ къ Софіи Николаевн. Дло было въ спальной… Ничего ей худого не сказалъ. Заговорилъ о предстоящемъ найм дачи. Софія Николаевна отвчала урывками. Я обнялъ ее за талью… Какъ мужъ обнялъ, Манефа Мартыновна… Хотлъ ласку оказать, приласкаться. «Чего, я говорю, другъ мой, вы такъ непріязненны со мной? Отчего не могу я, дорогая моя, ничмъ передъ вами выслужиться»? Только и сказалъ. Вдругъ она меня оттолкнула. Оттолкнула и пересла въ кресло. Я опять къ ней… Согласитесь сами, вдь я мужъ. Мужъ я?

— Конечно-же мужъ, — кивнула Манефа Мартыновна. — Но, Бога ради, говорите дальше. О, я предчувствовала!

— Вдругъ, Софія Николаевна какъ взвизгнетъ, — продолжалъ Іерихонскій. — Я испугался, а она хохочетъ. Сидитъ въ кресл, хохочетъ и за бока держится.

— Предчувствовала, предчувствовала! — повторяла Манефа Мартыновна, воздвая руки къ потолку.

— Хохотала, хохотала и вдругъ расплакалась…

Начались рыданія, а потомъ истерика.

— Такъ я и знала!

Манефа Мартыновна всплеснула руками.

Іерихонскій всталъ.

— Полная истерика… Начали мы ее успокаивать… — повствовалъ онъ. — Тутъ и я, и Семенъ — я уже хотлъ за вами посылать, но смотрю, Софія Николаевна успокаивается. Раздли мы ее и уложили въ постель. Я хожу по спальной на ципочкахъ. Ахъ, да… Передъ истерикой она мн халатъ подарила и таково любезно разговаривала. Хожу я на ципочкахъ… Дай, думаю, надну обновку, халатикъ, то-есть. Снялъ съ себя въ спальной пиджакъ, надлъ халатъ и перешелъ въ гостиную, чтобъ дать ей успокоиться. Дверь приперъ. Вдругъ слышу хлопъ дверью… щелкъ замокъ — и заперлась.

— Да, да, да… Это она и у меня такъ длала, — произнесла Манефа Мартыновна. — Когда у нея истерика — она ужасна. Ну, и что-же вы, Антіохъ Захарычъ?

Іерихонскій оперся рукой на столъ, наклонился къ Манеф Мартыновн и тихо сказалъ:

— Пять разъ съ вечера и среди ночи стучался не отперла.

— Ахъ, это ужасъ! Гд-же вы спали, Антіохъ Захарычъ?

— Въ кабинет. И главное, пиджакъ мой тамъ, отчего я передъ вами и въ вицмундир.

— Ужасно, ужасно! — твердила Манефа Мартыновна. — Положимъ, это у ней мигрень, нервы, но все-таки ужасно!.. Такъ нельзя… Сейчасъ я разбужу ее и поговорю съ ней.

Она поднялась со стула и пошла въ спальню дочери.

XXXI

Манефа Мартыновна стучалась. въ, двери спальни Соняши. Изъ-за двери послышался голосъ Соняши:

— Кто тамъ? Кто стучитъ? Это опять вы, Антіохъ Захарычъ?

— Я, я, я! Это я. Мать твоя. Отворяй скорй и впусти меня! — крикнула Манефа Мартыновна.

Голосъ ея былъ строгъ.

— Господи! Покою не даютъ. Да что это вы спозаранку-то? — снова послышался голосъ Соняши.

— Какъ спозаранку? Скоро ужъ десять часовъ. Отворяй, Соняша! Мн надо съ тобой поговорить.

— А когда-же я въ десять часовъ вставала?

Послышалась громкая звота.

— Понимаешь ты, мн надо съ тобой поговорить! — повторила Манефа Мартыновна.

— Да неужели вы поздне-то придти не могли!

— Отвори, отвори! И зачмъ это ты запираешься на ключъ? Это, мать моя, не дло! Это не фасонъ!

— Ахъ, скажите пожалуйста!.. Въ моемъ-то дом да вы еще командовать надо мной хотите!

Около Манефы Мартыновны стоялъ въ смиренной поз Іерихонскій и говорилъ:

— Оставьте ее, мамаша. Пусть поспитъ. Выспится, такъ авось подобре и поласкове будетъ.

Но за дверью ужъ раздались поспшные шаги. Щелкнулъ замокъ и дверь отворилась.

Манефа Мартыновна вошла въ спальню и увидала дочь въ одной сорочк, убгавшую за альковъ.

— Только безъ него! Только безъ него!.. — заговорила Соняша изъ-за алькова. — Антіохъ Захарычъ! Вы пожалуйста покуда не входите! — крикнула она.

Мать зашла за альковъ, остановилась передъ постелью дочери, сложила руки на груди и строго сказала:

— Ты что это длаешь? Ты блены обълась, что-ли? Зачмъ это ты заперлась? Выгонять мужа изъ спальни! Не впускать его цлую ночь! И въ какой день! Въ день свадьбы. Да ты, мать моя, совсмъ съума сошла!

— Ну, пошли, похали! Теперь конца не будетъ! — проговорила Соняша. — Думала, замужъ выйду, такъ избавлюсь отъ попрековъ и брани — нтъ, хуже. Что за несчастіе!

Въ голос Соняши слышались слезы.

— Да какъ-же тебя не бранить-то, Соняшка! Вдь ты ужасъ; что надлала! Выгнала мужа въ первую ночь посл свадьбы и заставила его на кожаномъ диван въ кабинет безъ подстилки валяться. Когда мн объ этомъ сказали, у меня въ голову ударило и ноги подкосились.

— А онъ ужъ вамъ усплъ нажаловаться? — съ упрекомъ сказала Соняша. — Хорошъ муженекъ!

— Не онъ, не онъ, а объ этомъ мн Ненила сейчасъ сказала. Объ этомъ скандал въ двухъ квартирахъ говорятъ и можетъ быть по всей лстниц. Онъ кротость, олицетворенная кротость! Другой-бы на его мст знаешь, что сдлалъ?

— А что? Бить меня началъ-бы? Вотъ это ловко!

Соняша захохотала.