Вне рутины

Мать знала уже этотъ хохотъ. Онъ очень часто у Соняши переходилъ въ плачъ и истерику, а потому нсколько понизила тонъ.

— Зачмъ ты это сдлала, глупая? Къ чему? Ну, какъ теб не стыдно мучить добраго хорошаго человка! Я сейчасъ разговаривала съ нимъ — и у него руки трясутся. Эдакій скандалъ! Эдакій скандалъ! Зачмъ ты это все натворила?

Дочь заплакала.

— Понимаете-ли вы, я была больна, совсмъ больна, а онъ цловаться лзетъ, за талію держитъ меня, обнимаетъ! До того-ли мн было! вскричала она.

— Потише, потише! Чего ты орешь! Онъ стоитъ въ гостиной и все слышитъ, — шопотомъ сказала мать.

— Пускай слышитъ! Мн вс равно! Даже лучше, что слышитъ! У меня былъ мигрень, разстроились нервы, я тряслась вся, какъ въ лихорадк.

— Когда-же это все случилось? Когда я ушла отъ тебя вчера вечеромъ, ты была здорова, — возразила мать.

— Неправда-съ. У меня ужъ и при васъ ломило лобъ и я къ нему холодное чайное блюдечко прикладывала, — запальчиво сказала Соняша.

— Ну, а теперь ты здорова и потому вставай. Вставай и одвайся, и выходи къ мужу пить кофей. Надо это будетъ все какъ-нибудь уладить. Я какъ только узнала — сейчасъ-же прибжала снизу.

— Длать-то вамъ нечего — вотъ вы передъ старикомъ на заднихъ лапкахъ и служите.

Соняша потягивалась.

— Не смй мн такъ говоритъ! Какое ты имешь право! Невжа! — вышла изъ себя Манефа Мартыновна, ходя изъ угла въ уголъ по спальн. — Ахъ, скандалъ! Боже мой, какой скандалъ!

— Никакого скандала не было. Сами вы скажите.

Соняша умолкла и одвалась за альковомъ. Вскор послышался всплескъ воды — она умывалась.

Минуты черезъ дв Манефа Мартыновна сказала:

— Иди сюда скорй. Я теб голову причешу.

Соняша показалась въ юбк и кофт.

— Новыя туфли наднь. Новыя туфли… — командовала Манефа Мартыновна. — Будь хоть немножко-то пококетливе передъ мужемъ.

— Китайщина, китайщина! Китайщина въ куб, китайщина въ квадрат, - бормотала Соняша, — начиная пудриться.

Происходила уборка головы. Мать усердно расчесывала Соняш волосы.

— И новый пеньюаръ наднь. Вообще, чтобы быть, какъ подобаетъ молодой новобрачной, — учила мать.

— Слушаю-съ, — иронически отвчала Соняша.

— И попроси у мужа прощенія, вывернись какъ-нибудь, извинись и вообще будь поласкове.

— Слушаю-съ.

— Подойдетъ онъ къ теб и захочетъ тебя поцловать, такъ не кобенься.

— Еще разъ слушаю-съ.

— Ну, накидывай на себя пеньюаръ и пойдемъ въ столовую. Я сама съ вами чашку кофею выпью. Да туфли-то не забудь, туфли-то не забудь надть новыя.

Наконецъ, мать и дочь вышли въ столовую. Тамъ ждалъ ихъ Іерихонскій. Онъ былъ по прежнему въ вицмундирномъ фрак и срыхъ брюкахъ, осклабился, всталъ со стула и направился къ Соняш, заговоривъ первый.

— Что съ вами, голубушка моя? — началъ онъ. — Больны были ночью? А я-то ужъ какъ изстрадался за васъ. Здравствуйте, ангелъ мой. Съ добрымъ утромъ. Ну, какъ теперь ваше здоровье?

— Теперь ничего!.. — отвчала Соняша, — протягивая ему руку къ которой онъ сейчасъ-же и приложился.

— Цлуйте ее по настоящему, зятекъ любезный, цлуйте въ губы… — подсказывала ему Манефа Мартыновна.

Іерихонскій не ршался.

— Можно? — спросилъ онъ Соняшу.

— Цлуйте, — отвчала та, — приняла поцлуй и прибавила, садясь къ столу:- я и вчера ничего не имла-бы противъ этого, но я больна была, у меня былъ мигрень, страшно разстроились нервы, по всему тлу пошла какая-то дрожь.

— Но отчего-же вы, другъ мой, Сонечка, не сказали мн объ этомъ? Я послалъ-бы за докторомъ. Надюсь, вы мн теперь позволите называть васъ Сонечкой? — спросилъ онъ.

— Называйте.

Соняша наливала себ кофе.

— Сказали-бы, что больны — я и послалъ-бы за докторомъ. У меня есть прекрасный докторъ, когда-то мой однокашникъ, — продолжалъ Іерихонскій. — Нашъ братъ Исакій, бурсакъ.

— Отъ этой болзни доктора не помогаютъ. Тутъ нуженъ только покой, — отвчала Соняша.

— Ну, а теперь вполн успокоились?

— Успокоилась. Меня во время моихъ припадковъ нужно только не трогать, не раздражать. Вы простите меня, что вчера все это такъ вышло, но иначе я не могла, — прибавила Соняша. — Судите сами; цлый день были нервы натянуты, цлый день въ какой-то тревог — ну и истерика. Согласны, что все это трудно?..

— Понимаю, понимаю… — согласился Іерихонскій, взялъ у Соняши руку и поцловалъ. — Въ спальню теперь можно войти? Тамъ у меня пиджакъ и жилетъ остались, — спросилъ онъ.

— Конечно-же можно, Антіохъ Захарычъ, — отвчала Манефа Мартыновна. — Зачмъ вы это спрашиваете? Всегда можно. Вчера вдь это только случай такой, а больше этого никогда не будетъ.

Іерихонскій отправился въ спальню и вернулся оттуда одтый въ пиджачную пару.

— Ахъ, зачмъ вы не наднете свой новый халатъ, Антіохъ Захарычъ! Новый халатъ такъ къ вамъ идетъ! — говорила ему Манефа Мартыновна.

XXXII

Въ тотъ-же день, въ шесть часовъ Іерихонскіе обдали у Манефы Мартыновны. Кром ихъ и хозяйки, за столомъ былъ и студентъ Хохотовъ. Іерихонскіе пріхали посл визитовъ. Соняша была въ визитномъ шелковомъ свтло-зеленомъ плать съ блой кружевной отдлкой и въ шляпк съ цлымъ огородомъ цвтовъ. Іерихонскій во фрак, съ крестомъ на ше изъ новомъ плюшевомъ цилиндр. Онъ былъ веселъ и расхваливалъ Манеф Мартыновн поведеніе Соняши.