Вне времени

Спокойно-спокойно сидеть на скамейке,

Следя за игрой мотыльков запоздалых

Над клумбой. Как тянут точеные шейки

Цветы! – Сколько белых, лиловых и алых,

Которые звездами мы по-латыни

Недаром назвали. Своими лучами

О чем-то сигналят небесной пустыне,

Пока не зажгутся их сестры над нами.

* * *

Зачем же песнопенье не врачует

Болящий дух, не умеряет страсть?

Пока пишу, бог знает где кочует

Моя душа, готовая пропасть.

Мешает до конца продумать строку,

Подсунуть образ чей-то норовит.

И, в общем, до гармонии далеко

Стихам – далеко. Что тут делать вид!

Мне кажется, я все же верю в Бога,

Но вот с душой вопрос не так-то прост.

Нас слишком много, слишком, слишком много –

Живых существ и вековечных звезд.

А главное, зачем хранить все это,

Что разводить такую кутерьму,

Когда весь мир в одном потоке света,

В единой вспышке явится Ему?

* * *

Потом, когда переболит душа,

Все по своим расставит не спеша

Местам скупое время, наши силы

Трезвее, равнодушней оценив –

Кто был нетерпелив, а кто ленив…

Такими и пребудем до могилы.

За ней… Ну что же, утлых тел состав

Удобрит почву, корни летних трав

Насытит, по ветвям горячим соком

Все выше, выше ринется из тьмы

К ликующему солнцу, ибо мы

И рождены живым его потоком.

Когда-нибудь, чрез миллиарды лет

Мы снова станем звездами и свет

Вольется в свет, питающийся светом,

Тот, что навек с самим собою слит…

Когда душа моя переболит…

И легче, как подумаю об этом.

* * *

Ты вот что, не грусти. Когда я сам печален

Смотрю на облаков по небу легкий бег,

И блеск их белизны так чист, так изначален,

Как будто выпал снег, как будто выпал снег.

Воздушною рекой, сомлев, земля объята

И словно видит сны дневные наяву,

И хочется вот так – с рассвета до заката

Все позабыв, примять шуршащую траву.

Ты вот что, не грусти. Когда за голубою

Небесною волной придет другой черед

И мир затопит мрак – я помню… я с тобою…

На звезды погляди, на их прозрачный лед.

* * *

Еще по-настоящему удара

Ни одного не наносила мне

Судьба… Смотри, как облачного пара

Плывут обрывки в синей вышине.

Разметаны воздушною струею,

Вечернею зарей позлащены,

Они над цепенеющей землею

Плывут, как сны, как радужные сны,

Которым нет ни места, ни возврата,

Неровной цепью с запада на юг…

Я не терял ни матери, ни брата,

Меня не предавал мой лучший друг,

Еще все живы, все еще любимы,

Но впереди… Я опускаю взгляд.

А облака, что божьи серафимы,

По небу потемневшему летят.

* * *

Лишь когда пишу, соответствую

Самому себе, и не бедствую,

И у Господа не прошу

Ничего я, пока пишу.

Странно, это свобода, кажется…

Что там с чем, я не знаю, свяжется

В жизни… Впрочем, мне все равно:

Я не верю уже давно

Ни в любовь, и ни в дружбу вечную,

Ни в политику человечную,

Ни в науку, ни в то, что нам

Путь-дорога к другим мирам.

Ничего же ведь не останется…

Но пока еще как-то тянется

Жизнь живи, и люби, и знай:

Только здесь наши ад и рай.

* * *

В самый последний дачный

День среди гряд стоишь.

Падающий, невзрачный

Листик тревожит лишь.

В небе такая дрема,

Дрема и благодать,

Словно мне незнакомо

Горькое «покидать».

Медленно тянет муха

Сонную песнь свою,

Шепчутся ветки глухо,

Я замерев стою.

Сколько хватает взгляда –

Небо и провода.

И никуда не надо,

Веришь ли, никуда…

* * *

Пусть этой снежной пеленою,

Все охватившей за окном,

И станет бывшее со мною –

Сном, беспробудным зимним сном.

Вот сделаться б, как Гермиона,

Не мертвой, но и не живой,

Обид не знающей, урона

Любви, надежды роковой

Застывшей статуей! И веки

Смежив, не видеть, не желать

Тепла обманчивой опеки.

Гладь, белая слепая гладь…

С небес, нависших серой льдиной,

Пороша сыплется… Легко…

И не тревожит ни единый

Из тех, кто нынче далеко.

* * *

Что бы с тобой ни случилось, в моих стихах

Ты все равно останешься лучше всех.

Здесь нас с тобою не подкараулит страх,

Здесь нам любить дозволяется без помех,

Здесь у себя мы дома – и только здесь

Дом все равно что тот лучезарный край,

Где состоявшееся единожды вечно есть,

Сколько ни отрекайся, сколько ни умирай.

Книги истлеют, угаснут значенья слов,

Станет язык мертвей илионских плит,

Но неподвластный времени золотой улов

Смысла нас, приобщившихся, сохранит.

* * *

Остались стихи. И они говорят,

Что было: любил, и любили, и ждали.

Но я предпочел бы живые детали

Созвучьям, выстраивающимся в ряд,

Но я предпочел бы любить не слагать

Стихи о любви и тобой, а не словом

Владеть. Мне останется только тетрадь,

Исписанная, пузырек с корвалолом

Да горестное неуменье терять…

На самом же деле останется тот

Смысл, неуловимый и нужный едва ли,

Который покоя душе не дает,

Который, совпав, мы с тобой угадали…

Забыли… но все же он где-то живет.

Затем и бессмертна любовь, посмотри,

Что там в безуханных она, полумертвых

Цветах, в сердцевине надежды, внутри

Несбывшихся грез, в небесах распростертых,

Вне времени, вне отвердевших корой

Пространства пределов. И, значит, не нами

Хранима, а все-таки ими, свой строй

Удерживающими чудом стихами.