Внеждановщина. Советская послевоенная политика в области культуры как диалог с воображаемым Западом

Ко времени прихода нацистов к власти Германия превосходила все европейские страны по количеству симфонических оркестров и вовлеченности населения в музыкальную культуру. В системе искусств Третьего рейха музыка тоже заняла почетное место — не в последнюю очередь из‐за любви Гитлера к опере573. В 1933 году приход нацистов к власти и основание Третьего рейха были отмечены постановкой «Мейстерзингеров» Вагнера в Берлинской государственной опере. В 1936 году, в год празднования тысячелетия Рейха, байрёйтские представления были включены в программу Олимпийских игр, проходивших в Берлине, — к дате была подготовлена новая постановка «Лоэнгрина» того же Вагнера. Внушительное национальное наследие и поддержка музыки на государственном уровне (даже в 1944 году, терпя поражения в войне, Гитлер настаивал на проведении оперного фестиваля в Байрёйте) обеспечивали Германии уникальный статус хранителя мировой музыкальной классики. Немецкая пропаганда рисовала большевиков дикарями, несущими в музыку «атональный хаос»: с 1933 года произведения советских композиторов в Германии были запрещены, а оперные театры, исполнявшие сомнительную музыку, критиковали за «большевизм»574. Советской пропаганде нечего было противопоставить: еще в 1934 году, сообщая Сталину о возможных гастролях московской оперы в США, наркоминдел Максим Литвинов писал, что «если наш балет с успехом может выступать в Америке, то оперой мы американцев, которые видят у себя лучшие европейские музыкальные и певческие силы, поразить не сможем»575. Инициированный Сталиным проект возрождения классической оперы в перспективе должен был помочь Советскому Союзу предъявить музыкальную мощь социалистической культуры, но в течение 1930‐х годов заметных плодов не принес. Культурное соревнование с Германией завершилось заключением в 1939 году пакта Молотова — Риббентропа, который в сфере культуры был ознаменован, что показательно, оперным обменом. В берлинской Штадтопера был поставлен «Иван Сусанин» — единственный успешный советский опыт предъявления собственных оперных традиций, а в Большом театре Сергей Эйзенштейн поставил «Валькирию» Вагнера. Этот обмен стал своего рода признанием культурного паритета некогда политических противников, а теперь формально союзников. Номинальную победу Советскому Союзу удалось одержать во время войны: превращение Седьмой симфонии Шостаковича в главный символ советского противостояния фашизму сняло вопрос о том, кто из двух антагонистов олицетворяет культуру, а кто варварство. Британская Times Gerald писала, что русские «противопоставляют Шостаковича Гитлеру для того, чтобы их народ мог бороться и умом, и душой, а не только военной силой страны»576.

Поражение Гитлера оставило немецкую музыку без государственного покровительства, заложив основу новой конкуренции — на этот раз между бывшими союзниками. Во всех четырех зонах оккупации музыка оказалась в центре культурного обновления и налаживания коммуникации с местным населением. Уже в мае 1945 года американцы учредили в Мюнхене управление для контроля музыкальных инициатив и принялись выбирать не скомпрометированного сотрудничеством с нацистами дирижера для Филармонического оркестра — первый концерт состоялся 8 июля. Французы всего через десять дней после взятия Карлсруэ открыли там концертный зал и начали организовывать выступления. Советский комендант Берлина уже 14 мая встречался с представителями культурной элиты, чтобы обсудить вопрос о восстановлении концертной деятельности: в Берлине концерт Филармонического оркестра прошел 26 мая, в Дрездене — 6 июня. 7 июня представитель английского командования интересовался, можно ли начать давать концерты и оперы: филармонический оркестр в Гамбурге дал первый концерт 2 июля. В июне англичане открыли оперный театр в Брауншвейге, и в Великобритании это даже вызвало возмущение: обращение англичан с недавним врагом казалось слишком гуманным577.