Вниз, ввысь, к первопричине (СИ)

   - Счастлив тот, - ответила мне тень, - кто в горе не забывает радостных времен. А если хочешь знать о сути злосчастной любви, поведаю вот, что. Там, на Земле читали мы волнующий рассказ о рыцаре, имя которого: Ланселот. Как он был полон вожделенья к супруге короля! Мы -- двое, оба молоды, беспечны. Над книгой наши взоры встретились... мы, вздрогнув, опустили глаза, но огонь уже зажжен был фантазией писателя. Едва дошли до места, где Ланцелот добился поцелуя с возлюбленной, когда их губы слились... Паоло, дрожа от вожделения, приник к моим устам. Мы страницы не дочитали, книга стала нашим Галеотом. Но вот, в чем признаюсь: память о тех минутах греет нас и в адских муках...

   Когда Франческа произнесла последние слова, тень Паоло надрывно разрыдалась. Я ощутил, как по моему лицу стекает холодный пот. Я провалился в темноту...

   ...Сознание вернулось, когда я находился в окружении ином. Мой поводырь сказал, что это третий круг. Лил холодный дождь, было мерзостно и сыро, пахло гнилью. В грязи стоял огромный трехголовый пес.

   - Настоящий Цербер! - воскликнул я.

   Этот монстр сердито лаял на жалких человекоподобных существ, стоящих в жиже. Три пары налитых кровью глаз взирали на несчастных злобно, лоснилась жиром борода, живот раздут, когти готовы пронзить любого... То и дело гигантская собака выхватывала тени из толпы -- и рвала на части. Жертвы нечеловечески визжали, в конвульсиях сжимались, бессильно прикрываясь тонкими руками. Цербер завидел нас.

   Он разинул пасти, показав клычищи. Вергилий не растерялся: нагнувшись, схватил ком грязи -- и метнул собаке прямо в морду. Демон застыл, как будто пораженный. Повинуясь знаку поводыря, я двинулся вперед. Такое было чувство, что мы бредем по пустоте, обретшей форму тел людских. Души грешных подобно червям возились в жиже -- и лишь одна привстала, подняла глаза, произнеся:

   - Послушай, плоти не лишившийся еще: меня ты знаешь. Ты уже существовал, когда я участи своей был удостоен.

   - Не узнаю. - Ответ мой был совершенно искренен. - Скажи мне прямо: кто ты, откуда...

   - Родной твой город Флоренция, завистью исполненный, был и моею родиной. Там, на Земле меня прозвали Чакко, что, как ты знаешь, на нашем наречии звучит как Свинтус. Сюда же, в гниль попал я за свое обжорство. Во всяком ужасе есть и хорошее: мне здесь не так и страшно истлевать, ведь со мною рядом полно таких же, грешных чревоугодием.

   - Чакко, - обратился я к несчастному, подразумевая, что душам грешных даровано предвиденье. - Сопереживаю твоим страданьям, слезно сожалею. Но скажи: чем закончится междоусобица в нашем городе? Что зажгло сердца флорентийцев столь лютой злобой...

   Помедлив, он ответил:

   - Прольется кровь. Сначала власть белые возьмут, а черных всех изгонят. Едва Солнце трижды явит свой лик, первые сдадутся, а последним помощь будет от привыкшего лукавить. Есть только двое праведных, но их не захотят услышать. Разве ты не знаешь, что всего три силы движут глупыми: зависть, алчность и гордыня.

   Я назвал имена достойнейших граждан Флоренции, спросив у духа Чакко: не встречал ли он в Аду теней этих приятных мне людей.

   - Было дело, - признался Свинтус, - многих из них я видел здесь... только чуток пониже. Возможно, ты и сам найдешь их -- если рискнешь спуститься. Но и я тебя прошу: вернувшись в мир живых, напомни людям обо мне.

   Сказавши, Чакко провалился в грязь, смешавшись с прочими телами. Теперь уже заговорил Вергилий:

   - Они здесь будут гнить до Страшного Суда. Тогда они вернутся в прежний образ и каждый вернется к своей могиле...

   ...Когда мы дальше двинулись, превозмогая грязь, я обратился к провожатому:

   - Учитель, а что же будет после того, когда свершится Страшный Суд? Мученья этих душ не бесконечны?

   - Твоя наука утверждает, - торжественно ответил мне Вергилий, - что чем природа совершеннее становится, тем больше благодать или сильнее боль. Тем, кто здесь, совершенства ждать не стоит, но бытие их без сомненья в будущем...

   Вдруг нам дорогу преградил звероподобный Плутос. Он кричал, хрипя: "Рарe Satan, рарe Satan aleppe!" Я ужаснулся, но Вергилий приказал не поддаваться панике и к зверю обратился:

   - Заткнись, волчара пропади в своей же вздувшейся утробе! Мы идем во тьму и так желают Высшие.

   Зверь обмяк и ярость растворилась. Плутос нас впустил в четвертый круг. Вскоре открылась нам картина: две когорты духов двигались одна на другую, и все тащили тяжеленные тюки. Полчища сшибались и разбредались прочь. Собравшись в толпы, вновь впрягались в ношу. То и дело доносились стоны: "Вот, накопил...", "К чему стяжал...", "Думал, добро -- к добру..." И вновь впрягались, сталкивались, ныли.

   - При жизни, - пояснил Вергилий, - одни не знали меры в стяжательстве, другие отличились в расточительстве. Теперь они, две партии составив, несут единую повинность. Среди них есть кардиналы и даже папы: таких не переплюнут ни скупцы, ни моты.

   - Но я бы тогда узнал хотя бы кого-то из тех, кто предавался такого рода прегрешениям. Много людишек сорта этого я видел.