Внучка берендеева. Третий лишний

…чтоб земля дрожала, отзываясь на удар копыт. Чтоб ветер в лицо хмельной. Чтоб кровь полыхнула. И лететь, бежать, не от города, но к тонкой черте горизонта, хотя ж и зная, что никогда его не достигнешь.

Нельзя.

Не время.

И смиряется конь дивный, ступает величаво, словно ведает, что несет не лишь бы кого. Сияет драгоценным шитьем попона. Переливается самоцветами упряжь. И расступаются зеваки.

Царевич едет.

Едет…

Сидит. Глядит перед собой, ибо не пристало особе важной головой крутить. Подбородок задрал. Рукой бок подпер. Хорош. И самому смешно, да смех этот…

…сегодня же донесут Кеншо-авару, который — о диво дивное — не возвернулся в степи с посольством, но остался в царстве, чтоб торговлю ладить. Будто бы не было никого, кому бы сие дело доверить можно.

…донесут, доложат… кто соглядатая? Та ли молодка с ведром, что застыла, рот раззявивши. И глядит влюбленно, небось этакой красоты не видела? Или просто спешит запомнить все, чтоб рассказать тихому человечку, который за сплетню верную монеткой пожалует? А может, не она, но мальчишка? Мальчишек на улице много. И что за диво, если привяжется такой? И не один… проведут от Акадэмии до особняка урядникового… или не они, а купчишка в дрянном кафтане. Сразу видать, дела его плохи, отчего б и не поправить золотом азарским?

Нет, гадать вечность можно.

Не угадаешь.

Остается сидеть.

Ровно. Прямо. Будто и не мерещатся в подворотнях стрелки. А что, амулет амулетом, да не всякую стрелу он отведет… родственничек небось на заговоренную расщедрится. Или нож… или яд старым азарским обычаем. И страх привычный оживает. Да с ним Кирей справится.

Всегда справлялся.

Улицы-улочки… велика столица…

Дымна.

Людна.

И в толпе не разглядеть лиц… конь всхрапнул, шаг замедлил. Устал? Нет, дивный конь, такой день-деньской бежать может по степи, а и потом не покроется…

— Боярин, кинь медяшку! — под самые копыта выскочил юродивый. — Кинь, кинь… медяшечку кинь! А я уж спляшу!

И пошел вприсядку, коленца выкидывая.

Трясет косматой головой.

Подвывает сам себе, будто поет. Трясутся руки голые, перекатываются плечи, одно другого выше.

— Кинь монетку за старание…

…плеткою бы его… небось нашлись охотники, вон, исполосованный весь… глаз гноится, зубов почти не осталось. И руки-то, руки… калечные, ломаны и срослись неровно. А левая без пальцев. И Кирей таким бы быть мог… почему нет?

Сложись все иначе.

На цепь посадили бы. Водили бы на потеху народу. Вона, хохочут, не то над юродивым в его старании, не то над Киреем, не способным избавиться от докуки.

— Держи. — Кирей вытащил из кошеля пригоршню серебра. Монетку кинул юродивому, который ее и не увидел… нет, отберут. — Эй ты… поди сюда.

Он поманил из толпы бабу, которая на юродивого глядела, как почудилось, с жалостью.

— Знаешь его?

— Так то Микитка, боярин. — Баба заробела. — Он тихий. Его в маленстве конь потоптал, от и вышло… с мамкою живет, та старая, не доглядит.

— Понятно. — Кирей протянул горсть серебра. — На, передай его матери. На пропитание.

Народ зашевелился.

Зашептались.

Завидуют? И на бабу глядят волком. А она на деньги воззарилась с удивлением, будто не верила, что этакое богатство перепало.

— Отдашь? — спросил Кирей.

И вздрогнула баба, избавляясь от морока жадности.

— Божиней клянусь.

— От и хорошо. — Кирей снял кошель. — А это тебе… за доброту.

Ныне пойдет по городу сказка гулять-перегуливать, обрастет враньем, да и пускай себе. Пусть шепчутся, что богат азарин, едва ль не самого царя богаче. Что щедр он. Что…

…а его ждут.

Вона, улочка осталась.

И переулочек.

— Боярин, — окликнул юродивый Микитка, переломанною рукой монетку подбирая. — Не ходи тудою… там злые люди.

— Да?

Конь стоял.

И ему одному, доставшемуся едва ль не обманом, но в том не было Киреевой вины, он верил.

— Били Микитушку… гоняли Микитушку… а у самих самострелы! И стрелы огроменные! Сказали, иди отселева, иродище… а Микитушка забоялся!

— Спасибо…

…может, и примерещилось.

Но конь не идет.

И улочка темна, а переулочек узок. Тесно тут дома стоят, прилипли стенами друг к другу, срослись намертво. И окошки в них узенькие, что бойницы. А крыши низенькие. Стрелять с такой сподручно, если людей поставить грамотно — а мнилось, найдутся у дорогого родственника грамотеи — перекроют отступление. С двух сторон…

…с трех.

Если не с четырех сразу. Пальнут… глядишь, да пробьет какая из стрел щит, войдет в сердце. А если и не войдет, то хватит махонькой царапины.

— Здраве будь, боярин. — Микитка поклонился. — Гореть тебе весело… и не ходи к морю, там ваших не любят, к горам бери. В горах люди иные, там не будут выспрашивать, откуда вы с женою явилися… не принято…

Баба Микитку за руку взяла, зашептала что-то быстро, спешно, то и дело на Кирея оглядываясь. Боится, что осерчает он с таких речей?

Нет.

А ведь про море он никому не рассказывал. Ни одной душе живой. Да что рассказывать, он и думать-то о море лишний раз боялся… мало ли… и откуда тогда?

…сам не решил.

…море манило. Кирей читал, что оно на степь похоже, только из воды. Бескрайняя синяя гладь… он озера видывал, и они были удивительны, безбрежными казались иные, но вот чтобы море…