Внук Донского

Стол усилиями обслуги теперь изобиловал разными пищевыми изысками. Тут и лебеди с перьями из запеченных яичных белков, тут и жареные поросята, держащие в пастях по жареной рыбине. Глазами все бы съел, но худощавый живот просил пардону. Другого мнения придерживались присутствующие здесь знатные персоны, у коих с развитостью животов было в порядке. Если кто не видел по телику убыстренную съемку поедания гусеницами капустных листьев, тому трудно объяснить, как сметались со стола в мгновения ока княжьи ништяковости. Разносчики неимоверными усилиями пытались восстановить статус-кво на столах. Тосты следовали один за другим с ужасающей скоростью. Хорошо, что кроме медов хмельных можно было заказать греческие вина.

Снова выпили. Пир подошел к тому моменту, когда присутствующие принялись громко общаться, хохотать, обсуждать свои неприятности и баб, гнусно петь.

– Отец, а почему гудцов нет. Никто не услаждает музыкой наши уши, – заинтересованно вякнул я, смачно рыгнув.

– Истину молвишь сыне. Эй, гудцов ато покличьте, – распорядился князь, хлопнув ладонями.

Желание князя было исполнено стремительно. Появился целый ансамбль пожилых бородачей в льняных разноцветных рубахах с дудками, трещотками и гуслями. Нечто подобное заунывное приходилось слушать в харчевне у торжища.

– Слушай, отец! А других гудцов у тебя нет? Эти уж больно скучны.

– Лепше сих в мавом княжестве не обрящешь, да и в самой Московии не явнет, – оспорил меня князь.

– Давай моих послушаем.

Подозвал разносчика и велел отыскать и привести ко мне немедленно Мирошу и Треню из палат. Пока ходили за моими холопами, пришлось, крепясь, выслушивать нытьё дворцовых музыкантов. Наконец явились Мирон и Треша в своих штопанных одежонках, с синяками на испуганных лицах, похожие на тощих ощипанных петушков. М-да, поздно давать задний ход.

– Кои гудцы у тя дранны да вапленны! – развеселился князь. – Теих руцей детели? Слыхивал, яко ты дьяка путна измордовал.

– Нет, я обычно не бью музыкантов, – мрачно вякнул в ответ.

По знаку князя, новые гудцы сменили старых в центре подковы перед нашим столом. Поклонились и принялись за свою работу. Раздались аккорды песни «Царевна». Хорошо впитали мелодию, черти. Молодцы!

– Ох и ладно гудят теи гудцы. Душу хитят. Поведаю[679], иже лишче моих оне, – согласился отец, – А певчий самого Арефия сладкогласа избысти. Сторжи их ми.

Дальше последовала новоизученная композиция с кастильскими мотивами. Увы, ребята немного сфальшивили от волнения. Не получалось должного драйва. Получилось что-то маршеобразное. Расстроенные гудцы решили реабилитироваться «Полетом кондора». Мужчины уловили танцевальные моменты и полезли плясать.

– Сия музыка от греков, – решил показать эрудицию отец, – вельми знатна и для ушес приветна.

Гудцы перешли к своим обычным композициям. Пирующие кто танцевал, кто бродил по залу или общался в компаниях по интересам, а кто дрых мордой об стол. Батя свалил куда-то по-тихому. Я в меру пьяный пошёл отливать в укромное место. Облегчившись, решил проветриться на свежем воздухе. Забрался на крепостную стену и стал прогуливаться, любуясь видами. Внизу за рвом среди посадских изб кипела своими радостями и печалями обычная предвечерняя жизнь. В закатных солнечных лучах вдалеке на холме светились купола Успенского монастыря. Только одно было не понятно: почему я должен гулять в одиночестве. Надо будет с Мироном обсудить это упущение. Коль захотел стать моим холопом, пусть обслуживает мои сексуальные потребности. Не сам, конечно, хех. Боже упаси! Заставлю его подкатить к холопке Соболице и подготовить её для встречи со мной. Такой красивый парень должен уметь уламывать женщин на ать-два.

Дошел до угловой башни. На забрале заметил группку местной золотой молодёжи, которая тоже веселилась на пиру. Среди богато одетых юнцов ожидаемо увидел скуластого главаря той шайки, с которой мне пришлось вступить в драку из-за Трени. В этой компании он тоже верховодил. Там же стоял сын боярина Чешка Глеб и пострадавший от моего травмирующего приёма рослый блондин с подвязанной рукой. Меня они сейчас не должны были заметить, но на пиру могли рассмотреть.

– Егда поидем на Чухлому с тей? – спросил кто-то главаря.

– Заутра на смотру государь готовность востязае и изрече изволение. Сказывают, Баламошка слезьми источался, иже воев мале доспеху[680]. Князь наш несмысла сея запнул[681] и велел войску выступати. Отич воев даст ми. Брате Сёмка мя десятником в рать учинит, – заявил главарь.

Догадался, что отвечавший на вопросы скорее всего являлся Ванькой по прозвищу Ивок, самый младший из сыновей князя Бориса.

– Мы все в тей десяток взыдем, – подобострастно вякнул какой-то малец.

– И я пошед с вами, аще бо холоп тей рудый ми шуйцу не преломил. Борзый каркодил ялся. Добре, иже мы его боярину Кирияку издаша. Ато из скота всяк дух выбье, – проговорил блондин с перевязанной рукой.