Внуки

Ночной вид разрушенной Варшавы мучительным гнетом лег на душу Айне. Она невольно подумала о Москве, которую оставила третьего дня, об этом почти нетронутом городе с его многомиллионным населением, с его оживленным уличным движением, с его бульварами, театрами, музеями, ресторанами и кафе… Она вспомнила и свой родной Стокгольм, кварталы жилых домов современной архитектуры, театры, кино, залитые электрическим светом витрины магазинов, красивые парки и скверы.

А здесь горемычные, часто ни в чем не повинные люди обречены на жизнь среди развалин, в сырых темных подвалах.

II

— Одер! Одер!

Поезд медленно шел по мосту через Одер. В длинном составе никто не спал. Теснились в проходах, толпились у окон не только немецкие товарищи, но и советские женщины с детьми, ехавшие к своим мужьям и отцам, офицерам, стоявшим в Германии; были тут солдаты и офицеры Советской Армии, которых только сейчас направляли в Германию. Вот поезд подошел к Франкфурту-на-Одере.

На востоке занимался новый день. Солнце уже взошло, но в поезде еще стоял серый сумрак. Замедляя ход, состав, точно нерешительно, подошел к перрону.

Айна увидела первых немцев на немецкой земле — и была изумлена. По перрону бежали вдоль вагонов молодые девушки, предлагавшие пассажирам пиво. Возле ларька стояла большая бочка, откуда пиво нацеживалось в кружки. Но Айна смотрела только на молодых официанток. Какие они ловкие и проворные! На всех светлые блузки и белые накрахмаленные фартучки. Откуда у них мыло и крахмал? И как только они могут в своем разрушенном городе носить такие белые кокетливые фартучки? Смеясь и перебрасываясь шутками, девушки протягивали кружки с пивом советским офицерам, высовывавшимся из окон вагонов.

Рядом с Айной стоял немолодой коммунист, с седыми висками и морщинистым лицом. Из глаз этого пожилого человека катились слезы. Поймав на себе взгляд Айны, он, точно в оправдание, сказал:

— Слышишь, все говорят по-немецки.

В это мгновенье на перрон хлынула толпа детей — от трехлетних, которые еще неуверенно держались на ножках, до пятнадцатилетних подростков, носивших уже длинные штаны. Дети с протянутыми руками бежали вдоль поезда и кричали по-русски:

— Дай клеб! Дай клеб! Дай клеб!

Точно стая галок, облепили они поезд, выкрикивая все одну и ту же фразу:

— Дай клеб!.. Дай клеб!.. Дай клеб!..

Советские женщины, советские офицеры, немцы, возвращавшиеся на родину, подавали из окон, что только было у них поблизости — хлеб, яблоки, сласти, — и все это жадно схватывали худенькие детские руки. Малышей оттесняли старшие дети.

Несколько советских офицеров выскочили из вагонов и роздали малышам всякие лакомства. Смеясь и радуясь, дети бегом пустились прочь.

Контроль прошел быстрее и глаже, чем Айна себе представляла. Она по-прежнему все разглядывала немецких официанток; теперь они, обегая состав, собирали пустые кружки. Она присматривалась к немецким железнодорожникам, к полицейским. Что же, они, значит, не были фашистами? Или все-таки были? Может быть, они на ходу перестроились, как говорится? И это лишь маскировка? Можно ли им верить?.. Вот у того и у этого хорошие лица, и как будто непохоже, думала Айна, чтобы люди с такими лицами могли без всякого основания причинять зло другим.

Пожилой коммунист, с седыми висками, вошел в купе. Он рассказал о своем разговоре с одним из железнодорожников.

— Этот человек совсем не так уж политически малограмотен, — сказал он и многозначительно кивнул. — Национал-социализм он назвал сторожевым отрядом монополистического капитала.

— Поразительно! — воскликнул кто-то.

— Наверное, усердно слушал московскую радиостанцию, — сказала одна женщина.

— Не только! — возразил ей третий голос. — Ведь здесь, на пограничной станции, он, должно быть, уже с год ведет политические дискуссии с советскими солдатами.

— Ругает Гитлера, — добавил рассказчик.

— Понятно! Ведь Гитлер проиграл войну! — вставил его сосед.

Все рассмеялись.

— Теперь с кем ни поговори, все против Гитлера, в особенности те, кто слепо шел за ним.

«Да, именно так», — подумала Айна, и сразу поблекло благоприятное впечатление от светлых блузок и белых накрахмаленных передничков, от хороших лиц железнодорожников и полицейских.

Поезд тронулся и медленно отошел от перрона, устремляясь дальше, в глубь Германии.

Айна из Бреста телеграфировала Вальтеру. Телеграфировали в Берлин и немецкие коммунисты. Но в Берлине на Силезском вокзале никто не встречал прибывших.

Товарищ Альберт, с которым Айна отправилась в Центральный Комитет партии, находившийся на Вальштрассе, был берлинцем. Но и он растерянно оглянулся по сторонам, когда они вышли из вокзала: он ничего здесь не узнавал. Первое впечатление было потрясающее. Сплошные развалины! Непроходимые улицы! Горы обломков, горы щебня и грязи! И ни души. Берлин, казалось, вымер.

— Нам как будто сюда, — сказал Альберт, и они пошли в ту сторону, куда он указал.

Здесь была улица, но теперь ни справа, ни слева не осталось ни одного дома. Айна со своим спутником пробиралась среди обломков каменных стен и гор щебня; на мостовой зияли глубокие воронки.