Внутреннее и внешнее

До той минуты я слушал студийные альбомы Номада. В то время я утонул и в иссиня-чёрной, и в светло-голубой психоделии, вдыхая холодный вечерний воздух. Музыка переполнила сердце новыми, но словно когда-то уже ощущаемыми чувствами, и я позабыл обо всём.

Первый альбом, “From The Peak”, был пронизан от начала и до конца молодостью, которая была, к моему удивлению, весьма мрачной и будто притаившейся. Я воображал героя, чьи родители подарили ему хрупкие лыжи и отправили вниз по склону, в жизнь. Он, казалось, был сильным, но очень боялся, что не было странным, потому что у подножия снежной горы виднелся мрачный лес, неизвестно какие опасности таящий в себе. Композиция за композицией солнце скрывалось за хребтами, становилось холодно, одиноко, опасно мчаться вниз. Номад пел глубоким звонким тенором, передавая всё своё переживание через тоскливые мелодии, фразы и рифмы. Некоторые строки особенно запомнились мне, так как в них был смысл, выделяемый оттенками лёгкого вокала. Иногда ритм ускорялся, взрывались протяжные гитары, хватая меня за горло. Тонкие и качавшиеся, они вибрировали, придавая звучанию объём, сравнимый с громадным пространством над белыми горами и чёрным лесом. В конце концов, мне крайне понравился молодой, но холодный огонь в его первом альбоме.

Второй альбом, “On The Beach”, был таким же интересным, как первый, но многим отличался от него. Композиции стали длиннее, гитарные остинато были протяжнее и уже не бежали, а плыли над пляжем, тоже тонкие, но долгие, разливая небо, океан вокруг меня. Мне показалось, что пляж тот был тем, что простирался недалеко от меня. Впоследствии я посмотрю годы записи и узнаю, что первый альбом вышел в 1994 году, а релиз второго состоялся в этом, 2014 году. Предположение оказалось верным: он жил на Южном Берегу два года и записывал здесь. Временная пропасть между двумя единственными релизами показала, что человек этот нажил своё огромное состояние не на продажах своих пластинок. Дальше о нём читать нисколько не хотелось, я чувствовал, что ощутил и понял каждое слово, каждую эмоцию и весь смысл. Я разглядел одиночество в его композициях, что сблизило меня с Кампаем и отчего мне показалось, что я узнал о нём всё. Под сильным впечатлением я не мог побороть то ошибочное ощущение.

Отдельного упоминания стоит его поэзия; сложная, образная, стройная, она точно передавала чувство, но весьма размыто поясняло свой смысл. Только близкий к темам текстов песен человек мог бы сразу понять Номада правильно, и тогда я посчитал, что я оказался одним из таких людей. Я был поражён тем, что не сталкивался с его именем раньше; когда последняя секунда последней песни последнего альбома иссякла во времени, на меня нашла горькая тоска.

С грустью в глазах смотрел я на огни фейерверков. Вдали послышалась живая музыка, отплывая дальше, я стал замечать длинную деревянную пристань, освещённую светом фонарей и уходящую в тёмную даль океана, а также открытый участок, знакомые пляж и сад, блестевший в белом свете дом. Вечеринка начиналась, но я должен был ждать ещё около двух часов.

Моя голова заболела; я взглянул на чёрную поверхность воды: недавно она была прозрачной, а сейчас мерцающие звёзды отражались в ней. Ужасные мысли посещали мою голову, и, чтобы отвлечься, я смотрел на свет города и его оранжевое свечение в небе.

Город, как когда-то сооружённый корабль, плыл по реке времени; и капитаны, и защитники, и пассажиры вместе толкали его по водной глади. Слабые выпадали за борт, сильные делали вид, что решали, куда взять курс, а тем временем большая буря ожидала судно, чтобы обнять, затащить на глубины, тёмные, страшные, как сама смерть. Но люди многому научились, и теперь им не были страшны ни буря, ни ураган, ни водоворот, и они продолжали лететь в бескрайнем пространстве.

Я лёг на дно лодки и плыл, плыл… Вверху блестели звёзды, беспорядочно то исчезая с неба, то вновь виднеясь в его чёрной вышине. Я вглядывался в них, лицезрел их прошлое, которое мало чем отличалось от настоящего и будущего в рамках короткой человеческой жизни. Потом я переводил взор на черноту между ними, пытаясь разглядеть её, прочувствовать мрак. Вдруг стало холодно и страшно. Я вообразил размеры вселенной, и тогда берег унёсся вдаль, и я остался один в полной темноте. Я представлял себя частичкой бескрайнего, отчего стало очень жутко; настолько, что я ощутил остановку сердца, резко поднялся и вытер холодный пот со лба.

Бессмысленность жизни вместе с её движением влилась в мизерное ощущение крохотности и слабости, которое пугало меня, от которого я впал в дрожь.

Пугало так же, как пугали теории, слишком опасные для мыслящего человека, но, к счастью, тогда ещё не формировавшиеся внутри меня. Я взял вёсла и поспешил пристать к берегу. Когда я поднимал и опускал их, толкая лёгкую лодку, я глядел во мрак – даль океана, где царила безжизненная темнота в бескрайней, до ужаса пугающей чёрной пустоте.