Внутри

– Позже. Ложись! – Ника схватила его за рукав парки и потянула. Денис упал на спину с ней рядом – снежный покров оказался мягким, как перина. Она повернула к нему голову и стала смотреть, как осторожно и медленно снежинки прекращают свой витиеватый танец на его меховом капюшоне. Понаблюдав за снежинками, Ника придавила рукой капюшон Дениса к земле, чтобы увидеть его лицо. В очередной раз она любовалась им и думала о том, как много красивых лиц сгинуло в небытие, не будучи увековеченными на пленках, полотнах, в камне… Как бы ей хотелось уметь делать хоть что-то из того, что помогло бы ей запечатлеть это удивительное сочетание черт, посреди всей этой ежедневной обыденности каждый раз приводящее ее в трансцендентное состояние, вырывающее из реальности в пространство не способной быть осмысленной, а потому как будто бы бессмертной, бесконечности вселенной, частью которой Ника станет после своей смерти. Но она не умела. Она не могла ни обессмертить красоту, ни обладать ею. Денис был первым, к кому Нике удалось подойти так близко, – обычно она наблюдала за красотой людей издалека. Это было элементарным вопросом безопасности – инстинктивно Ника чувствовала, что не сможет сопротивляться манипулированию со стороны даже самого посредственного, но красивого человека. Но лакомясь красотой Дениса, она не чувствовала этой угрозы. С того самого дня, когда они познакомились, Ника не переставала удивляться тому спокойствию, которое испытывала рядом с ним. О своей красоте он, безусловно, знал – это Ника поняла еще после того злополучного разговора, когда она даже толком не смогла выразить ему своего восхищения, – но взаимоотношения с ней у него явно были болезненные. Тогда же Ника поняла, что в дальнейшем о своих пристрастиях лучше помалкивать. Денис повернулся к ней.

– Что случилось?

– Просто хорошее настроение. Захотелось с тобой поделиться.

Он не смог сдержать улыбки. Ника улыбнулась в ответ, свернулась в позе зародыша и прижалась к нему. Он достал из-под нее свою правую руку и обнял.

– Я бы хотела сохранить этот момент в эпоксидной смоле, – ему бы тоже хотелось этого, но вместо радостного «неужели и ты тоже?» Ника считала с его лица недоумение. – Ну, это такой материал, в котором…

– Я знаю, что такое эпоксидная смола. Почему именно здесь и сейчас? – хотя хотел он произнести «почему именно здесь и со мной?»

– Я бы хотела сохранить в себе это состояние. Мне уже очень давно не было так хорошо и спокойно. Знаешь, этот год начался чертовски паршиво! – он встрепенулся, он готов был услышать ее признание и признаться ей в ответ. Снегопад усиливался, а небо, казалось, еще ниже спустилось к земле, сделав их мир невыносимо интимным. Он ждал. Ника молчала. Она наслаждалась близостью тел, отпускала душевную боль, даже не испытывая потребности в проговаривании событий, причинивших ее. Более идеальный момент сложно было себе вообразить. Он почти уже было раскрыл рот – но внезапно любые слова и даже самые откровенные признания оказались неуместными и банальными. Таким комфортным и всеобъемлющим было их взаимное молчание, почти как в тот раз, осенью, когда они впервые курили вместе на улице, и сладкое воодушевление впервые за долгие годы заполнило его. Снежное покрывало становилось все толще. И без того мрачное небо стремительно темнело. Зажегшиеся фонари уперли в него свой тусклый рассеянный свет.

__________

Ему хотелось приковать ее к батарее. Так сделал с понравившейся ему девушкой герой какого-то недавно просмотренного им фильма, и с тех пор эта картинка – Ника в наручниках у гармошки радиатора вся в его власти – не выходила у него из головы. Поначалу он еще как-то пытался оправдать эти свои фантазии нерастраченным сексуальным напряжением, которое скопилось в нем за долгие месяцы общения с Никой, но потом все же нашел в себе смелость признать, что этот нездоровый образ в его голове заякорила ревность. Он ревновал ее к учебе, к одногруппникам, к уличным прохожим, бросавшим на нее дежурный скользящий взгляд, к официантам ресторанов, наклонявшимся к ней, чтобы получше расслышать ее заказ, – ко всему сразу и ни к кому конкретно. Чем больше времени Ника проводила в его постели, тем большим количеством деталей обогащался в его воображении этот садистский образ: на запястьях проступали фиолетово-красные гематомы, одежда становилась все изодраннее – то левая, то правая грудь и вовсе оставалась обнаженной, – лицо становилось изможденнее, а его выражение все покорнее, глаза превращались в две огромные черные дыры…