Раздевшись, женщины входили в газовую камеру и ждали, думая, что находятся в душевой с лейками над головой. Они никак не могли понять, где находятся на самом деле. Иногда какая-нибудь женщина, одолеваемая сомнениями, не увидев воды, подходила к одному из двух немцев, стоявших перед дверью. Ее тут же начинали жестоко избивать, заставляя вернуться на место. Желание задавать вопросы улетучивалось.
Наконец мужчин тоже заталкивали в газовую камеру. Немцы решили, что, если последними запустить штук тридцать сильных мужчин, когда помещение уже заполнено, своей силой они помогут затолкать внутрь остальных. И действительно, у них, подталкиваемых беспощадными, смертоносными ударами, не было другого выхода, кроме как проталкиваться внутрь, чтобы избежать этих ударов. Вот почему, на мой взгляд, многие умирали или агонизировали еще до пускания газа. Немец, контролировавший весь процесс, часто получал удовольствие от того, что заставлял этих людей, уже находившихся на грани смерти, еще немного пострадать. В ожидании эсэсовца, который должен был ввести газ, он развлекался тем, что включал и выключал свет, чтобы еще больше напугать людей. Когда он выключал свет, из газовой камеры доносился другой шум. Казалось, что люди задыхаются в муках. Они знали, что умрут. Потом немец снова включал свет, и слышался вздох облегчения, как будто люди думали, что процедура отменена.
Затем наконец прибывал немец с газом. Он брал с собой двух заключенных из зондеркоманды, чтобы поднять люк снаружи, над газовой камерой, а затем вводил через это отверстие «Циклон Б». Крышка была сделана из очень тяжелого цемента. Немец никогда бы не смог поднять ее сам, для этого требовались двое из нас. Иногда я, иногда другие. Я никогда не говорил об этом раньше, потому что мне больно признавать, что нам приходилось поднимать крышку и снова опускать ее, когда газ был пущен. Но именно так и происходило.
Нет, я никогда не видел немца в противогазе – ни когда он засыпал яд, ни когда открывал дверь. Я знаю, многие утверждают, что они носили противогазы. Возможно, так было в других крематориях, но точно не в моем. В этом не было необходимости, потому что процедура была очень быстрой. Нужно было открыть, забросить и снова закрыть. А немец даже сам не открывал и не закрывал – только забрасывал яд.
Когда газ был пущен, все длилось десять – двенадцать минут, после чего голоса затихали – не было слышно больше ни души. Немец приходил и проверял, все ли мертвы, заглядывая в глазок толстой двери (изнутри она была защищена железными прутьями, чтобы жертвы не пытались разбить стекло). Убедившись, что все мертвы, он открывал дверь и сразу же уходил, включив вентиляцию. В течение двадцати минут слышался сильный рев, словно машина всасывала воздух. Затем наконец мы могли войти внутрь и начать забирать трупы из газовой камеры. Ужасная едкая вонь заполняла помещение. Невозможно было отделить специфический запах газа от запаха людей и человеческих экскрементов.
Мне дали ножницы, и я должен был подстригать волосы женщинам. Нужны были только самые длинные, так что мужчин не трогали. Проще всего было резать и транспортировать длинные косы. Приходилось использовать обе руки, чтобы орудовать теми большими ножницами. Затем волосы собирали и бросали в большой мешок. Регулярно приезжала грузовая машина, чтобы забрать мешки с волосами и отвезти их на склад в городе.
После того как волосы были сострижены, а золотые зубы удалены, приходили два человека, забирали тела и укладывали в грузовой лифт, который отправлял их на первый этаж здания, в крематорий. Все остальное – раздевалка и газовая камера – находилось в подвале. В зависимости от того, были люди высокими, низкими, толстыми или худыми, в лифт помещалось от семи до десяти человек. На верхнем этаже два человека извлекали тела и возвращали лифт обратно. У лифта не было двери – внизу тела загружали с одной стороны, а выгружали сверху с другой. Затем тела вытаскивали и раскладывали по двое перед печами.