Во дни Пушкина. Том 1

И Наташа, слабо освещенная свечами, гордо поворачивая свою прекрасную головку туда и сюда, еще раз осмотрела всю себя в тусклом трюмо, из которого смотрела на нее точно какая греческая царевна, окруженная ползающими вокруг нее рабынями. И она почувствовала, что вот еще немного и пред ней широко распахнутся златые врата в жизнь-праздник… Улыбка торжества чуть тронула эти прекрасные, еще детские чистые уста… И, подняв свои полные, белые руки, она поправила свои темно-золотистые локоны, и от приподнятых рук еще более четко обрисовалось это стройное, уже поющее о любви прекрасное тело… Сзади с невольной завистью смотрели на красавицу сестры…

– Ну, идем, едем… Полька, спроси, подана ли карета…

– Подана, барыня… Все готово…

– Ну, с Богом!

Последние волнующие сборы, хлопнула разбитая дверь огромной старой кареты, заскрипел и завизжал под колесами только что выпавший снег, и мимо сразу запотевших окон побежали редкие и тусклые фонари. И слышалось довольное пофыркивание доморощенных лошадей, и говор и смех с тротуаров, и строгое, басистое «па-а-ди!» кучера… Не говорилось: молодые души были уже в преддверии сияющего праздника…

И, наконец, карета, попав в вереницу подъезжающих к дому Иогеля экипажей, остановилась перед ярко освещенным подъездом, швейцар ловко распахнул дверцу, и Наталья Ивановна первой тяжело спустилась на затоптанный талым снегом коврик. Дочери, бережно подбирая длинные платья и сияя глазами, следом за ней устремились в ярко освещенный и полный суеты вестибюль, где лакеи раздевали гостей и молодые красавицы в последний раз осматривали себя в сияющие зеркала, а затем цветной рекой, взволнованные, поднимались широкой лестницей наверх, где у дверей, сияя приличной улыбкой и лысиной, встречал своих учеников и учениц старый, кругленький, чистенький, розовый Иогель…

Балы Иогеля были одной из достопримечательностей тогдашней Москвы. Он переучил танцам четыре поколения москвичей. Он придумал устраивать эти веселые балы свои, взимая с посетителей их по пяти рублей ассигнациями с персоны, и балы эти чрезвычайно пришлись по вкусу светской Москве.

– Ах, mestames!.. – учтиво просиял он навстречу Гончаровым. – Ручку, Наталья Ивановна!.. А ваши грации все хорошеют, все хорошеют!

Он почтительно семенил еще около Натальи Ивановны, а вокруг Наташи, и стыдливой, и гордой, уже образовался кружок… В теплой, приятно пахучей зале сплетались и расплетались под музыку цветные гирлянды молодежи в замысловатом котильоне, о котором тогда справедливо говорили:

Котильон есть танец преопасный:
Сам Амур вертится в нем!..

Зоркие глазки Иогеля дискретно следили за танцующими, и старик, неслышно летая из конца в конец залы, незаметно, необидно, ловко руководил неопытными танцорами, – пока танцевала только самая зеленая молодежь, «львов» еще не было – а если где дело запутывалось, Иогель неслышно летя по паркету туда, в один миг все налаживал, подбадривал танцоров шуткой и снова с увлечением с какой-нибудь красавицей, гордой его вниманием, пускался в пляс…

Пустив своих девиц в жаркие вихри бала, Наталья Ивановна, чувствуя себя подавленной и грустной, но скрывая это и приветствуя знакомых то улыбкой, то парой слов, прошла в соседнюю гостиную: там было попрохладнее. И здесь улыбки и поклоны встретили ее…

– Наталья Ивановна, да что ты, оглохла, что ли, мать моя? Ей говорят здравствуй, а она и ухом не ведет!.. Посиди-ка со мной…

Наталья Ивановна слабо улыбнулась: то была всей Москве известная Марья Ивановна Римская-Корсакова, величавая старуха в важном чепце, полная какой-то ровной и глубокой доброты и достоинства. Ее старый, поместительный дом у Страстного монастыря, пощаженный московским пожаром, славился своим широким гостеприимством и весельем.

– Своих красавиц привезла? – продолжала Марья Ивановна. – Садись, посиди со старухой… Девки мои со мной, а Григорий провалился куда-то… С тех пор как этот зуда Пушкин появился в Москве, все точно в Содоме и Гоморре закружилось…

– Терпеть не люблю!.. – садясь в кресло, сморщилась Наталья Ивановна. – Мы хоть с ними домами и незнакомы, но молва-то идет… Сущий вертопрах!.. Мои мальчишки достали было тут стишки его какие-то скоромные, так я им так по щекам нахлестала, что любо-дорого… А стишенки поганые в печке велела при себе сожечь… Пустой парень…

– Ну, быль молодцу не укор… – примирительно сказала Марья Ивановна. – Кто молод не был? А ты слышала, как государь его на коронации-то принял?.. А после того были мы как-то в театре на «Сороке-Воровке», а он с Соболевским и войди в зал – все про сцену-то враз забыли и все глаза и бинокли на него повернулись… Так Москва одного Ермолова разве встречала… Я двадцать шестого числа вечер для него устраиваю. Вся Москва будет… И ты своих привози: жених хоть куда!