Во дни Пушкина. Том 2

– Нет, господа, – решительно говорил он в аглицком клубе, выпив стоя рюмку водки и закусывая пирожком с вязигой. – Нет! Настоящий русский патриотизм в наше время может заключаться только в ненависти к России… Я очень понимаю, – присев к столу и развертывая салфетку, продолжал он, – что бредни наших amis du 14 это бредни, но нельзя же превращать всю жизнь в бредни и с противоположного конца, так сказать!.. Мы с Пушкиным приехали только что из Петербурга. Там мне пришлось, между прочим, провести вечер у Дельвигов. Вы не можете себе представить, что только рассказывал Дельвиг о цензуре! Поместил он какие-то там стишонки, которые будто бы в Париже хотят начертать на памятнике жертвам июльских дней, и вот вызывает его сам Бенкендорф и литерально кричит на него, что это неприлично, что это ни с какой стати, что такие стихи могут дать повод к неблаговидным толкам. Дельвиг до того расстроился, что даже заболел… Погрел? – строго спросил он лакея, указывая глазами на бутылку Кло-де-Вужо.

– Как же-с, ваше сиятельство… Погрел-с…

– В другой статье, – продолжал князь по-французски, чтобы лакеи не очень слушали то, что до них не касается, – в исторической, научной статье о Магомете, цензор на полях написал: «Магомет был негодяй, а кроме того, основатель ложной религии» – и всю статью запретил!

Все весело рассмеялись. Князь сердито налил себе Кло-де-Вужо и так же сердито выпил.

– Кстати, а вы слышали о последних минутах Василия Львовича Пушкина? – сказал кто-то весело. – Прямо удивительно! Умер вполне как литератор…

– Но наш знаменитый поэт и тут остался верен себе, – недовольно заметил князь Григорий, жирный старик с тройным подбородком и тройным же затылком. – Высмеял дядю на смертном одре…

– Оставь, пожалуйста! – вступился Вяземский. – Он ведь себя прекрасно…

– Может быть. Но вчера на вечере у Ознобишиных он чрезвычайно смешно рассказывал все это. Когда вошел к нему племянник, Василий Львович был в забытьи, но, заслышав его, очнулся и сказал: «Как скучны статьи Катенина!..» И вскоре скончался… Пушкин уморительно рассказывал об этой «смерти с боевым кликом на устах», но Наталья Ивановна, его будущая теща, чрезвычайно рассердилась на это его вольнодумство и… А-а, Петр Яковлевич!

Все весело приветствовали вошедшего Чаадаева…

– Садитесь к нам, Петр Яковлевич… Алексей, живо стул!..

Чаадаев, как всегда, элегантный до конца ногтей, сдержанно раскланялся со всеми, пожал приятелям руку и опустился на подкатившийся под него стул. Он был оживлен и доволен: сегодняшние страницы его философических писем ему очень удались. Завертелся легкий разговор: телятина была божественна. И уже захлопали пробки шампанского…

Петр Яковлевич, в самом деле, совершенно ожил. Правда, на ночь он еще принимал рюмку какого-то пахучего лекарства для успокоения нервического, но начал уже выезжать в свет весьма деятельно и кружил преимущественно среди дам, а в особенности около г-жи Панаевой, скромная гостиная которой ему казалась каким-то островом блаженных среди московского Некрополя, а сама она непонятой, одинокой душой. Беседа с ней проливала живую отраду в его тоже трагически-одинокую душу, которая и проч. А ей он хотел объяснить, чего именно ей не достает, к чему она невольно стремится и проч. И он писал свои, ей главным образом предназначенные, «Философические письма». А в промежутках между литературными трудами и возвышенными разговорами с m-me Панаевой Чаадаев посещал московские гостиные и там, прислонившись спиной к колонне и скрестив на груди руки, в элегантнейшем фраке, корректный до мозга костей, он преподавал прекрасным москвичкам вещи отменно возвышенные… Не мало доставалось в этих речах Москве-некрополю и некрополю-России, несмотря даже на то, что в этом некрополе есть такие чудесные вещи, как аглицкий клуб и салоны, где, опершись спиной о колонну и скрестив руки на груди, можно без конца возвышенно ораторствовать хотя и перед ничего не понимающими, но все же восторженными слушательницами…

– А правда, что наш Пушкин в Нижний собирается?

– Правда. Отец дал ему там двести душ и нужно ввестись во владение…

– Не верится мне что-то в эту свадьбу. Говорят, Наталья Ивановна ему такую головомойку задала, что он не прочь благородно ретироваться…

– Ну… Неизвестно еще, кто от такой ретирады выиграл бы больше, он или она… Конечно, она первая красавица, но, между нами… un peu vache…[34]

– То есть, в переводе на наш помещий язык: телка?..

– Да, пожалуй. Она пресна… Игры никакой…