Во Флоренах

— A-а, Степан Антонович! Прошу вас, садитесь. — Директор указывает мне на стул рядом с собой. Он хорошо настроен, вид у него праздничный. Глаза весело блестят. На нем серый костюм, снежной белизны рубашка с тщательно выглаженным пикейным воротничком. На шее полосатый — синий с зеленым галстук. Усы у Андрея Михайловича подстрижены так ровно, что напоминают геометрическую фигуру.

— Что хорошего скажете, Степан Антонович? — Директор закуривает папиросу и пускает колечко дыма изо рта.

— Да вот все Горця… Тогда на уроке Санды Богдановны, сегодня на моем…

Андрей Михайлович слушает меня с покровительственной улыбкой: ты, мол, еще ребенок в деле воспитания. Владимир Иванович, напротив, весь внимание. Его живо заинтересовало то, что Горця почувствовал себя побежденным.

— Даже заплакал, говорите? — Владимир Иванович быстро поднимается со стула. — Перед целым классом слезы утирал? Ну вот видите, Андрей Михайлович! Нет, не все еще потеряно. Мы отчасти сами виноваты в том, что мальчик плохо себя ведет. А вы хотите выкинуть его из школы!

Андрей Михайлович криво усмехается.

Как я узнал позже, Филипаш Цуркан во время перемены рассказал директору историю с воробьем. Об этом, оказывается, и спорили Андрей Михайлович и Владимир Иванович к моменту моего прихода.

— С Горцей решено, — поднимается Андрей Михайлович. — Завтра на педагогическом совете мы его исключим из школы.

— Андрей Михайлович! Я еще раз предупреждаю вас: это будет ошибочный шаг, — взволнованно говорит Владимир Иванович.

— Это будет совершенно правильный шаг. Еще в прошлом году его надо было исключить, как я и предлагал. Было бы легче и нам и всей школе.

— Легче! — прерывает его Владимир Иванович. — Легче для нас! А о Горце вы подумали? Ведь мы искалечим мальчишку, если оставим его на произвол судьбы.

Раздосадованный директор бросает в пепельницу окурок, берет другую папиросу. Он уже утратил свой праздничный вид. По выражению его лица нетрудно догадаться, что ему сейчас хотелось бы только одного: чтобы мы поскорее оставили его в покое.

— А вы полагаете, что мне это очень приятно? — ищет у меня сочувствия директор. — Вы думаете, что мне так легко оказать ему: Горця, тебе нет больше места в школе! Но другого же выхода нет.

Я убежден, что Андрей Михайлович не искренен. Он весьма далек от того, чтобы переживать за Горцю. И все-таки я предлагаю ему:

— Андрей Михайлович, оставьте Горцю в школе. Я как классный руководитель, беру на себя всю ответственность. Постараюсь перевоспитать его.

— В самом деле, попробуем, Андрей Михайлову — поддерживает меня Владимир Иванович.

— Ладно, — говорит директор после продолжительной паузы… — Но, предупреждаю, это уже в последний раз.

Придет или не придет?

Если нет, значит моя идея провалилась с самого начала.

Я в пионерской комнате. Смотрю в окно. Дети уже расходятся по домам, а Горци все нет и нет. Еще сегодня утром я сказал ему, чтобы он после уроков зашел сюда.

— Зачем, Степан Антонович?

— Нужно сделать кое-что для школы. Вот я и хочу поручить это дело тебе.

Я так и не говорю ему, что это за дело, и он смотрит на меня недоверчиво. Подозревает, что я буду его распекать за вчерашнюю выходку. И все-таки мне не хочется верить, что Горця меня подведет.

Входит Мика Николаевна, учительница третьего класса, и с ней Марица. Они усаживаются за столик в углу комнаты. Марица читает свои стихи, а учительница дает ей советы, что-то исправляет сама. Из обрывков их разговора мне становится ясным, что Мика Николаевна руководит девочкой еще с прошлого года. Марица показывает ей свои стихи. Напрасно я предложил тогда свою помощь.

Снова подхожу к окну. На школьном дворе никого уже нет. Где же Горця? Неужели он ушел домой?

Замечаю, что Мика Николаевна исподтишка следит за мной. Очевидно, заметила, что я чем-то взволнован. Мне вспоминается неприятная сцена, случайным свидетелем которой я оказался позавчера.

Это было после обеда. Я занес Андрею Михайловичу сводку посещаемости седьмого класса.

— Что вы расскажете нам, Степан Антонович? — спросил он, опираясь о спинку кресла.

«Нам»? Он здесь не один? Я оглянулся и увидел Мику Николаевну… Она сидела на диване в глубине кабинета. Увидев меня, учительница почему-то заметно покраснела. Ее присутствие, впрочем, не удивило меня.

— Слушаю вас, Степан Антонович! — По тону директора не трудно было догадаться, что мне следует выложить свое дело и поскорее убраться из его кабинета.

Но тут Мика Николаевна поднялась и нерешительно сказала:

— Я пойду, Андрей Михайлович. — Смущенный вид молодой учительницы словно говорил: оставьте меня в покое…

— Нет, нет, — возразил Андрей Михайлович с таким жаром, будто удерживал ее от непоправимой ошибки. — Мы еще не кончили. Мика Николаевна может стать хорошим педагогом, — обратился он ко мне, — но ей еще недостает опыта. Я сегодня был у нее на уроке, и сейчас вот мы его анализируем. Даю ей методические указания.

Я показал директору сводку. Если бы не было Мики Николаевны, он непременно засыпал бы меня вопросами: отчего, почему, да по какой причине? Теперь же он только говорит: «хорошо, спасибо».