Во Флоренах

— О чем? — спрашиваю я удивленно. И тут же догадываюсь: она хочет поговорить со мной об отношении к ней Андрея Михайловича. Еще вчера я заметил, что Мика Николаевна ищет возможности что-то рассказать мне с глазу на глаз. Я знаю, она теперь ждет, чтобы я сказал ей: «Вот наглец этот Андрей Михайлович! С какой стати он преследует вас!» Но мне почему-то хочется, чтобы она сама об этом заговорила. Так как я молчу, Мика Николаевна спрашивает:

Неужели вы не понимаете, о чем я говорю? Вы же видели… Директор…

— Да, но, по-моему, вы сами в этом виноваты, — вырывается у меня неожиданно для самого себя.

— Как? Я? Почему? — испуганно восклицает Мика Николаевна.

Мне становится жаль ее. Она, видно, очень дорожит моим мнением.

— Да, да, — повторяю я, но теперь уже мягко, по-дружески. — Надо было поставить его на место с самого начала.

— Но ведь он все-таки директор. И потом он ничего такого не говорит, только вызывает к себе в кабинет и держит там бесконечно долго.

— Нет, Мика Николаевна, надо держать себя с большим достоинством…

— А я что? — вспыхивает она.

— А вы ведете себя, как слабое создание.

— Может быть… — отвечает она не сразу. Всю остальную дорогу мы молчим.

Но вот и квартира Мики Николаевны. Не подавая руки, она быстро говорит мне: «Спокойной ночи!» и исчезает за калиткой.

Шагаю один по темным улицам. Я недоволен собой. Кто дал мне право так разговаривать с девушкой: «вести себя с большим достоинством»… «слабое создание»… Откуда взялся этот поучительный тон? Эх, Степан Антонович, не смахивал ли ты сегодня немного на шефа своего, на Андрея Михайловича?

Плохая погода дает мне почувствовать старую рану в ноге. Я долго не могу заснуть от боли.

Горця как будто успокоился и ведет себя хорошо. Только один раз Санда Богдановна пожаловалась мне на него. А дело было вот как. Во время перемены дети играли в коридоре. Горця нарядился в пестрый платок и втянул голову в плечи… Но с чего, собственно, Санда Богдановна приняла это на свой счет?

Впрочем, и мне самому порой кажется, что Горця только ждет возможности вознаградить себя за случай с воробьем. Пусть не надеется: я не допущу озорства! Сегодня непременно пойду к его сестре, хотя вряд ли она имеет на мальчика большое влияние. Но мне надо знать, как он воспитывается.

Свиноводческая ферма находится в Валя Хынкулуй[5], недалеко от речушки. Большой свинарник окружен новыми загонами, а немного выше, на песчаном холмике, стоит маленький домик. Стены его свежевыбелены, завалинки посинены. Я подхожу к открытому окну: девушка купает поросенка в корыте. Она трет его мылом, обливает водой из кувшина. Потом вытирает простыней. Ее загорелые руки движутся быстро и ловко.

— Вы Аника Креду?

— Да, я, — девушка смотрит на меня в недоумении: кто бы это мог быть? — Я вам нужна?

— Да. — Я называю себя.

— Простите, сейчас выйду…

Обхватив рукой поросенка, она любовно гладит его по шерсти и несет в хлев. Вскоре девушка возвращается. На ней уже нет белого фартука и волосы гладко причесаны.

Аника — маленькая, чистенькая, хорошо сложена. Кончик носа у нее немного вздернут.

— Я пришел потолковать с вами о Горце, — говорю я.

— Неужели опять что-нибудь натворил?

Румянец волнения вспыхивает на круглом, смуглом лице Аники. Синие мечтательные глаза грустнеют. Я рассказываю ей историю с воробьем.

— Ну что мне делать с этим мальчишкой!? Сладу с ним нет!

Я пытаюсь утешить Анику: мальчик не такой уж плохой. И он со способностями. Немногие учатся так, как Горця. Но его необходимо держать в руках. В школе он проводит всего несколько часов. Нужно дома за ним смотреть, да построже быть с ним.

— Дома он один-одинешенек и делает все, что взбредет ему в голову, — жалуется Аника.

Целый день девушка здесь, на ферме. Вечерами — три раза в неделю — она занимается в школе. В остальные вечера — то стирает, то шьет, то стряпает. Еду-то надо приготовить, и книжку хочется почитать. Для Горци совсем мало времени остается. А мальчик и дома ведет себя нехорошо. Соседи часто жалуются на него:

— Горця взобрался на дерево и обломал ветки…

— Горця дразнит собак…

Аника каждый день ругает его, а раз даже побила. Бедный, как он плакал! После этого на три дня утихомирился, а потом опять…

Я советую Анике перейти на другую работу, чтобы у нее оставалось побольше свободного времени. Я могу даже попросить об этом председателя колхоза.

Но она не соглашается. Бросить ферму? Ни за что! А как же социалистическое обязательство? А соревнование с фермой в Поенах? Перейти на другую работу, теперь, когда объединились все три колхоза села! У Аники большие планы. Она хочет добиться, чтобы ее ферма стала образцовой, чтобы в ней выращивали свиней высшей породы. И все это бросить? Передать в другие руки? Да она уверена, что если бы ей даже очень этого хотелось, правление ее не освободило бы.

— Но у вас уже есть, по крайней мере, чем похвастать? — спрашиваю я. — Хороши поросята?