Во Флоренах

— Извините меня, Степан Антонович, — говорит Мария Ауреловна.

Андрей Михайлович выходит со мной в коридор.

— Вот, вы видите сами, — для пущей убедительности он держит меня за рукав, — моя жена испорченная женщина.

Его жена, Мария Ауреловна, испорченная женщина! И как равнодушно он это говорит, будто речь идет о карандаше, который сломался! На окне стоит лампа с прикрученным фитилем. Я вглядываюсь при ее слабом свете в сытое, самодовольное лицо директора и, помимо воли, у меня вырываются слова:

— Уходите отсюда, а не то я влеплю вам здоровенную пощечину!

Его лицо выражает полное недоумение, которое тут же сменяется яростью. Я быстро захожу в свою комнату и захлопываю за собой дверь.

Затем долго стою у открытого окна и смотрю в ночную темень. Вокруг тишина. Доносится аромат полевых цветов. Я очень устал. Хочется забыть о переживаниях последних дней. Только ты одна, Аника, любовь моя, желанный гость в моем сердце. Если бы не было так поздно, я бы пошел к тебе. Ты бы вселила покой в мою душу. Хоть бы на минуту заглянуть сейчас в твои ясные глаза!

За стеной кто-то нервно шагает взад-вперед по комнате. Это ты, Андрей Михайлович. Все обижают тебя, беднягу. Обнаглели. Ты так, конечно, толкуешь происшедшее. Влюбленный в себя, только себя и замечаешь. Но все-таки неспокойно сейчас у тебя на сердце. Думай, думай, братец, а я спать лягу.

Просыпаюсь рано. По привычке закуриваю в постели папиросу. В это время в комнату без стука входит Андрей Михайлович. Лицо у него осунулось, под глазами круги от бессоницы.

— Ради бога, Степан Антонович, объясните мне, что с вами со всеми случилось. Ничего не понимаю…

— А тут и понимать нечего, — отвечаю я с иронией. — Бывает, что весь мир ополчается на человека, и только за то, что он умнее или, скажем, великодушнее других.

Если бы я вчера сказал Андрею Михайловичу эти слова, он принял бы их всерьез. И не по глупости, а от раздутого самомнения. Но сегодняшняя ночь, как видно, была для него хорошей школой.

— Нет, Степан Антонович, прошу вас, поговорим серьезно. Я ночью глаз не сомкнул. Хотел понять… Исстрадался…

— Да, я слышал, как вы шагали по комнате.

— Я ни на кого не в обиде. Не сержусь и на вас даже… — запнулся он, — за вчерашнее… потому что вижу, чувствую: что-то в моей жизни не так, в чем-то я неправ. Но в чем?

— В чем? Будем говорить без обиняков, Андрей Михайлович. Все дело в том, что вы недостаточно честны.

Андрей Михайлович смотрит на меня пораженный. Хочет протестовать, но я не даю ему опомниться.

— Да, да, недостаточно честны.

— Позвольте, но что вы понимаете под словом «честность»?

— Я не говорю, что вы кого-то обокрали. Но вы всю жизнь обманываете и себя и других. И все это из-за вашего эгоизма. Возьмем, если уж на то пошло, ваше отношение к жене. Вам, наверно, кажется, что вы ее даже любите. Но вы хоть раз задумались над тем, что происходит в ее душе, чем она живет? Что дали вы ей за все время вашей совместной жизни? Ровно ничего. И все это потому, что по-настоящему вы любите только себя. Так у вас и в работе получается. И в работе у вас самолюбие и эгоизм на первом плане. Вы хотите получить от жизни все и не дать взамен ничего. А жизнь не прощает. Она мстит.

— Мне кажется, — говорит Андрей Михайлович после некоторого раздумья, — что я увяз в каком-то болоте. Не знаю, как из него выбраться.

— Если вас действительно тянет на сухой берег, то найдутся люди, которые протянут вам руку, Андрей Михайлович.

— Протянут руку… Так, значит, Андрею Михайловичу уже нужна чужая помощь?..

— Нужна, — говорю я сухо, — если он хочет выбраться из болота.

— Трудно мне, Степан Антонович.

Андрей Михайлович тяжело поднимается со стула:

— Пора итти в школу.

Я начинаю быстро одеваться.

Уже поздно, но я никак не могу расстаться с Ивановым.

— Да, пойманный с поличным, он был вынужден сознаться в своих преступлениях. Все рассказал, — говорит Иванов.

— Какие же у него показания? — спрашиваю я с нетерпением.

Саеджиу, как оказалось, скрывался под чужим именем. Настоящая же его фамилия Пинтя. В том селе, куда Бурлаку в свое время написал запрос, действительно жил когда-то некий Саеджиу. Жил один, без семьи, и зарабатывал свой хлеб, как умел. Так, в сороковом году он служил продавцом в сельском кооперативе. В сорок пятом году завербовался на работу в Донбасс. Как-то в одну весеннюю ночь он отправился пешком на станцию. И тут на лесной дорожке его убил Георге Пинтя, человек, скрывавшийся от советского правосудия. Убил для того, чтобы присвоить его документы и самому превратиться в Саеджиу. Дело в том, что Пинтя, сын кулака, служил во время румынской оккупации полицейским в одном концлагере. Он понимал, что его ждет при советской власти.