Во имя Чести и России

– Матрена… Как же это…

Она лежала неподвижно, такая непривычно холодная и бледная, такая родная и чужая одновременно. Красные цветы ее платка сливались с багровым пятном на груди. Вот, только пятно это не нитками шелковыми вышито было…

– Что, ваше благородие, знакомую узнали? – спросил сочувственно один из санитаров.

– Это… она служила в доме, где я квартирую… Что с ней случилось? – с трудом сохраняя самообладание, спросил Никольский.

– Охотники наши десант отбивали. Так она с ними увязалась. Стреляла, говорят, не хуже мужиков.

– Муж у нее охотник был… И отец… Научили…

– Научили, ваше благородие. Жаль только, самой беречься не научили… Англицкая пуля грудь навылет пробила. Царствие Небесное бабе!

Андрей какое-то время машинально шел следом за носилками. Перед его глазами стояло молящее Матренино лицо, звенели в ушах горькие слова: «Не любишь меня, только тешишься…» А он не возразил, не остановил… Прогнал… Думал, что так для нее безопаснее. А, может, наоборот надо было? Сказать о любви, и во имя любви этой велеть поберечься? Может, тогда бы не стала так отчаянно навстречу вражьим пулям идти? Не бросила бы тоска геройствовать… Если бы знать, если бы предугадать…

– Андрей Никитич, вот вы где! А я уж боялся не увидеть вас живым! – зычный голос Василия Степановича прервал тяжелые думы Никольского. Он поднял голову, посмотрел на сидевшего верхом адмирала.

– Вижу, крепко вам досталось…

– Нет, Ваше превосходительство, самую малость… Максутов умирает…

– Большая потеря, – омрачился Завойко. – Однако, не время теперь о погибших да раненых скорбеть. Его нам достанет после. Андрей Никитич, неприятель высадил основные силы. Озерная батарея сумела задержать их, но они движутся к городу. Я приказал выступить им навстречу всем, кто еще в силах держать оружие. Возьмите под свое начало отряд охотников и отправляйтесь к Никольской сопке. Губарев, Михайлов и другие уже там!

– Будет исполнено, Василий Степанович, – ответил Андрей и, стиснув зубы, добавил. – Они не пройдут.

Никогда в жизни он не чувствовал такого ожесточения. Окровавленный, почти оглохший, в изорванном мундире на голое тело, он вел отряд камчатских охотников на соединение с моряками и солдатами. Примкнули к отряду и некоторые раненые из лазарета. Все, как один, были полны решимости биться с неприятелем до смерти.

Все силы, которые удалось собрать, насчитывали 350 человек. 350 человек против тысячной группировки противника, штуцерным огнем прокладывавшей себе путь к Петропавловску. Но что была эта тысяча для людей, защищавших свою землю, свои семьи, мстивших за своих погибших товарищей?

– Вперед, в атаку! Ура!

И что с того, что в атаку приходится идти вверх по склону? Стояли перед глазами застывшее лицо Матрены и изувеченный Максутов… И что до града пуль и гранат, сыплющихся сверху? Блеснули в солнечном мареве русские штыки! «Постой-ка, брат мусью!» Вот, уже вскарабкался по склону доблестный лейтенант Ангудинов со своим поредевшим отрядом…

– Братцы, за мной! Вперед!

Дрогнули гости незваные. Завсегда им нелюб русский штык! Бросились тикать беспорядочно… А отряды русские уже все высоты заняли и били вслед из ружей. Знатно били! Охотники камчатские белке в глаз попадут, не то что в неприятеля… Парадокс: штыков русских испугались супостаты, а под градом пуль выносить своих раненых и убитых – нет. Падет один, а двое за ним возвращаются. Убьют их, приходят еще четверо. Даже стрелять в этих благородных смельчаков жаль становилось, но война не прощает сентиментальности. Пощади их, и завтра они убьют тебя и тех, что рядом с тобой…

Десантники ретировались на свои корабли, потеряв более половины своего состава. Русским же блестящая контратака обошлась в тридцать четыре жизни…

Со склона сопки, которую занял Никольский со своим отрядом, было видно, как вражеская эскадра отходит от берегов Камчатки. Победоносное «ура» эхом пронеслось по всем склонам, бывшим только что ареной жестокого боя. Закрестились суровые охотники:

– Кажись, на сей раз пронес Господь…

– Братцы, победили! Победили, братцы! – слышалось радостное.

Победили… Отчего же так пусто тогда на душе… Померещилось на окрашенном закатным багрянцем горизонте милое лицо… Живое… Румяное… С горящими, тоскующими, полными любви глазами… Зачем не послушала? Не вернулась домой? Сейчас он поспешил бы к ней… Обнял и сказал… Черт побери, пусть и неправду бы сказал, но ведь и не солгал бы… А теперь и вернуться некуда. В пустой дом, холодный и неприютный – к чему возвращаться?

– Ваше благородие, а, ваше благородие? Никак дурно вам поделалось?

Андрей тряхнул головой:

– Нет-нет, пустяки… Надо Максутова навестить. Вдруг все же выживет…

Глава 8.