Во имя Чести и России

Цель ясна. Но как ее достичь? До родов еще без малого полгода. Как полгода скрывать от жены смерть мужа, от которого она всякий день ждет писем и сходит с ума уже от одного их отсутствия?..

А если… Осененная спасительной мыслью, Софьинька резко поднялась и поспешила к дому.

– Что Татьяна Васильевна? – с порога осведомилась она у горничной, поспешившей принять у барыни пальто.

– Почивать изволят-с, – ответила та.

– Это кстати… – прошептала Софьинька и поднялась в спальню воспитанницы.

Шаги ее были все еще легки и, когда нужно, бесшумны, и Таня не услышала их. Софья Алексеевна осторожно открыла комод, достала шкатулку с письмами Петра, вынула одно из последних и, поставив шкатулку на место, поспешила в свою комнату.

В последние годы она все реже бралась за кисти и краски, отдавая предпочтение карандашу и углю, но рука ее осталась по-прежнему твердой и точной. И такой ли руке с грубоватым, размашистым почерком зятя не справиться? Некогда для забавы копировала Софьинька почерк сестры… Давно это было, но неужто теперь не удастся?

Надев очки и взяв бумагу, Софья Алексеевна принялась старательно переписывать письмо Петруши. Сперва подделка давалась плохо, но на четвертый раз копия вышла похожей. Еще бы слова нужные придумать… Все письма мужа Таня читала вслух не по одному разу. Тут уж поневоле запомнишь приметные слова и обороты.

Девятой копией Софьинька осталась довольна. Не отличишь оригинал от подделки… Хорошо, что доктора предписали Тане постельный режим. Хоть не надо ломать голову, чтобы выдавать кого-то за посыльных. В нынешнем положении любая корреспонденция по-любому через руки Софьи Алексеевны проходит.

Немного переведя дух, она написала своей рукой текст будущего письма. На первый раз довольно и совсем короткого будет. Все ж война, некогда много писать. Да и по счастью унаследовал Петруша от отца скупость письменных слов. Длинных писем оба они писать никогда не умели…

Трижды переписала сочиненное, перечла придирчиво. Как будто не отличишь от настоящего… Теперь бы еще запечатать, как подобает… Господи Боже, но как смотреть Тане в глаза, вручая ей подделку? Как сквозь землю не провалиться от собственной лжи?

Откинувшись на спинку кресла, Софьинька посмотрела на портрет Юрия Александровича:

– Друг вы мой бесценный, почему вас опять нету со мной теперь… И почему меня нет рядом с вами… И почему мое сердце все еще выдерживает эту боль? Может быть, для вас одного и выдерживает? Чтобы вашу боль уменьшать… Боже, знает ли кто-нибудь в целом мире, как страшно одиночество в целую жизнь?.. – поднявшись с кресла, она покачала головой. – Впрочем, о чем это я… Сейчас важна лишь Таня, а все прочее… Нет, вру. Сама себе вру… Вы всегда будете для меня важнее всех. И теперь не только свою воспитанницу и ее ребенка я пытаюсь спасти, но и вашего внука. Вашего и – пусть и по названию лишь, а не по крови – моего… Этот ребенок будет жить, даю вам слово. И мое сердце будет биться, пока я буду нужна ему, вам… Бог нас не оставит…

Вновь прокравшись в комнату воспитанницы, Софья Алексеевна вернула в шкатулку «похищенное» письмо. Когда она собиралась уходить, Таня проснулась:

– Это вы, тетушка?

Прежде чем обернуться, Софьинька старательно придала своему лицу веселое выражение:

– Я, радость моя! И с добрыми вестями!

– Письмо?! – заблестели глаза надеждой.

– Твой муж всегда держит слово, – улыбнулась Софья Алексеевна, подавая воспитаннице свою искусную подделку. – А ты все тревожишься! Почитай же и ободрись!

– А вы не хотите послушать, что пишет Петруша?

– Непременно хочу, но позже. Мне нужно распорядиться по хозяйству. Ты же знаешь, сколько у меня хлопот… Я загляну к тебе вечером, и ты прочтешь мне письмо.

Поцеловав Таню, Софьинька вышла в коридор и, едва затворив дверь, приникла лбом к стене. Ее знобило, а к глазам подкатывали предательские слезы. И теперь день за днем одна должна играть эту роль… Улыбаться, писать фальшивые письма, затем слушать их чтение вслух, говорить о мертвом, как о живом, шутить, смеяться… Как же выдержать это, как…

– Барыня, вы дурно себя чувствуете? – обеспокоенно спросила подошедшая горничная.

– Нет, Стеша, нет, – качнула головой Софья Алексеевна. – Просто тревожусь за Татьяну Васильевну… Ты пойди к ней. Она проснулась уже и читает письмо Петра Юрьевича.

– Разве гонец был?

– Был, Стеша, был.

– А я не слышала…

– Главное, что слышала я, – строго сказала Софьинька. – Иди к Татьяне Васильевне и порадуйся вместе с нею. И вообще… будь теперь при ней безотлучно. А по дому Митрофановна справится одна.

– Слушаю, барыня, – кивнула Стеша и скрылась в комнате Тани.

Софьинька устало побрела вниз. Она чувствовала себе опустошенной и разбитой и нравственно, и физически. За окном монотонно стучал тоскливый осенний дождь. И от этого стука еще тошнее становилось на душе.

– Митрофановна, скажи Герасиму, что завтра поутру к отцу Агапиту поедем…

– Слушаю, барыня.

Хоть отцу Агапиту боль излить… А заодно тайком ото всех и панихиду отслужить по новопреставленном…

Глава 11.