Во имя Чести и России

Маленький кабинет в нижнем этаже дворца был погружен в полумрак. Николай лежал на своей узкой походной кровати, которую даже в дни болезни не пожелал поменять на более удобное ложе. Никаких перин – только кожаная подушка и шинель вместо одеяла. Как надлежит солдату… Вот и пришел генерал Февраль, на которого столько надежд возлагалось… Да только не за неприятелем пришел, а за ним.

– Что нашли вы вашим инструментом, Мандт? Новые каверны?

Доктор убрал стетоскоп и ответил негромко:

– Хуже. Начало паралича.

Это начиналось как обычный грипп. Может, так и закончилось бы. Но войска уходили в Крым, и долгом Императора было напутствовать идущих на смерть во имя его и России чести. Тот же славный Мандт категорически противился тому, чтобы венценосный пациент ехал в манеж по зимней стуже.

– Ваше Величество, мой долг предупредить вас, что вы очень сильно рискуете, подвергая себя холоду в том состоянии, в каком находятся ваши легкие.

– Скажите, если бы я был простым солдатом, вы обратили внимание на мое нездоровье?

– Будьте уверены, что во всей армии Вашего Величества не найдется врача, который позволил бы солдату в таком положении выписаться из госпиталя!

– Дорогой Мандт, вы исполнили ваш долг, предупредив меня, а я исполню свой и прощусь с этими доблестными солдатами, которые уезжают, чтобы защищать нас!

Это было два дня назад… Значит, Мандт был прав.

– Так когда же вы дадите мне отставку?

– У вас осталось несколько часов, Ваше Величество…

Эти слова не потрясли Николая. Последний год он жил, словно в горячке, подкрепляясь одним – слепой верой в Промысл Всевышнего и смиренной покорностью ему. Да сбудется воля Его и теперь…

– Мандт, как достало у вас духу высказать мне это так решительно?

– Меня побудили к этому, Ваше Величество, следующие причины. Прежде всего и главным образом, я исполняю данное мною обещание. Года полтора тому назад вы мне однажды сказали: «Я требую, чтоб вы мне сказали правду, если б настала та минута в данном случае». К сожалению, Ваше Величество, такая минута настала. Во-вторых, я исполняю горестный долг по отношению к Монарху. Вы еще можете располагать несколькими часами жизни, вы находитесь в полном сознании и знаете, что нет никакой надежды. Эти часы Ваше Величество, конечно, употребите иначе, чем как употребили бы их, если бы не знали положительно, что вас ожидает; по крайней мере, так мне кажется. Наконец, я высказал Вашему Величеству правду, потому что люблю вас и знаю, что вы в состоянии выслушать ее, – доктор старался говорить спокойно, но под конец по щекам его потекли слезы.

– Благодарю вас, – сказал Николай, пожимая ему руку. – Потеряю ли я сознание и не задохнусь ли? – мысль о потери сознания всегда казалась особенно противной, хуже всякой жестокой боли…

– Я надеюсь, что не случится ни того, ни другого. Все пройдет тихо и спокойно.

– Хорошо. Пошлите за моим старшим сыном и не забудьте известить остальных моих детей. Только пощадите Императрицу…

– Ваша дочь, Великая Княгиня Мария Николаевна провела ночь в передней комнате на кожаном диване и находится здесь в настоящую минуту.

– А Никольский – не здесь ли?

– Здесь, Ваше Величество.

– Позовите его ко мне, пока не прибыл Наследник…

Манд удалился, и через несколько мгновений у постели Николая возникла тучная фигура Никиты Васильевича. Лицо его было красно, а из глаз катились слезы, которые он то и дело отирал платком.

– Полно, друг мой, полно, – обратился к нему Николай. – Плакать надо о моих бедных солдатах… Сколько жизней пожертвовано даром… Все это время у меня не было большего желания, как лететь к ним, сражаться с ними…

– Ваши сыновья сражаются за вас!

Николай и Миша приняли боевое крещение под злополучным Инкерманом. Николай считал, что долг его детей быть с армией в трагические для Отечества дни, а, если надо, то и погибнуть в бою, показывая пример солдатам…

– Вот что, Никита Васильевич, Наследник еще молод и порывист. Ты мудр. Мы столько лет работали с тобой бок о бок… Будь ему верным советником, помоги ему. Ему теперь очень нелегко придется. Мне хотелось, приняв на себя все трудное, все тяжкое, оставить ему царство мирное, устроенное и счастливое. Провидение судило иначе. Я ухожу молиться за Россию… А ты будь опорой ему. Никто лучше тебя не знает положения наших дел.

– Клянусь, что исполню вашу волю, – тихо сказал Никольский и, вновь промокнув глаза, добавил: – Ваше Величество, с вами очень хочет проститься один человек…. Он здесь уже дольше суток.

– Кто это?

– Половцев…

После известия о собственной скорой кончине, принятом столь спокойно, вряд ли что-то еще могло взволновать умирающего Императора. Но, как всегда, нежданное появление старого друга…

– Позови его немедля. А меня… прости. И прощай, Никольский!