Во имя Чести и России

– Тогда все ясно! – загадочно улыбнулся Завойко. – Ждут ведь вас, Андрей Никитич. Уже четвертый день. О чем должна известить вас записка, оставленная для вас у вас дома.

– Меня? – поразился Никольский. – Кто меня ждет?

– Дама, – отозвался адмирал. – Молодая, красивая…

У Андрея пересохло в горле:

– Кто она?

– Ее зовут Аделаида Яковлевна.

– Не может быть!

– Отчего же не может? Давеча чая с нею пили. Она сказала, что знала вас в Крыму…

– Да как же она добралась сюда?! – воскликнул Андрей.

– Да, вот, как и вы. На собаках. Якутск, Иркутск… Всю матушку-Сибирь проехала ваша добрая знакомая. Так что вам бы не мне, а ей следовало первый визит отдать.

– Разрешите идти?

– Разумеется! Ваша гостья живет теперь на постоялом дворе. Поспешите туда.

На улице было уже совсем темно, но в этом городе Никольский любой дом и вслепую бы нашел. Аделаида! Здесь! На постоялом дворе! Четвертый день… Это больше походило на горячечный бред, но раз сам адмирал пил с нею чай…

Вот и постоялый двор… Никольский остановился в нескольких шагах от него и перевел дух. На него вдруг напала робость. Что сказать ей при встрече? Как выразить переполняющие душу чувства? И… зачем она приехала?.. Ведь всего этого не может быть… Ведь это какое-то безумие…

– Андрей Никитич, это вы?

От знакомого голоса сердце зашлось. Никольский резко обернулся. Нет, это не наваждение… Она… Аделаида… В шубу укутана так, что лишь нос и глаза видны, но эти глаза каждую ночь смотрели на него во снах месяц за месяцем…

– Аделаида Яковлевна… Как… вы тут?.. – проговорил, не находя слов.

– Я… получила ваше письмо. Сначала хотела сжечь не читая, а потом прочла…

– Я благодарен вам за это…

– Я начала писать вам ответ, а потом… Вы сами написали, что я непременно должна увидеть здешнюю красоту. И я решила увидеть ее и… ответить вам лично.

Никольский вплотную подошел к Аделаиде. Ему очень хотелось взять ее за руку, но руки молодой женщины были спрятаны в большую, пушистую муфту.

– И что же вы ответите мне?

– Тогда, в Крыму, вы очень жестоко обидели меня. Ведь я… любила вас, Андрей Никитич! И ничего не желала так, как стать вашей женой.

– Простите…

– Я думала, что вы посмеялись надо мной и, действительно, хотела выйти замуж за другого человека.

– Хотели? Значит, вы не вышли за него?

– Я не смогла, – помедлив, ответила Аделаида. – Я не умею врать. А притворяться всю жизнь не сумела бы тем более. Я разорвала помолвку и вернулась в Россию. Здесь я получила ваше письмо…

– Я написал его, как только мы пристали к этому берегу…

– А я отправилась в путь через три дня по его прочтении…

– Я люблю вас, Аделаида Яковлевна! – прошептал Андрей, опускаясь на колени перед своей «сиреной». – Во всем мире нет женщины прекраснее вас! Вы можете повелевать мною, я ваш раб отныне!

– И я вас люблю, – чуть слышно ответила Аделаида. – Я также все эти месяцы не могла забыть вас. Каждый день горькие воспоминания воскресали в моей душе, а ваше письмо, наконец, избавило меня от этой мучительной горечи. Оказывается, я страдала не одна…

– Вы страдали по моей вине, а я лишь расплачивался за собственные грехи. Перед вами я преступник.

– Я не хочу вспоминать горечи. Важно лишь то правдивое, что есть меж нами…

– Вы станете моей женой, Аделаида Яковлевна?..

– Я буду счастлива ею стать.

Метель улеглась окончательно, и теперь на безоблачном небе ослепительно сияли звезды, отражаясь голубоватыми искрами в нетронутой подвенечной глади. Андрей поднялся с колен и с благоговением обнял Аделаиду, все еще с трудом веря в то, что казавшееся безвозвратно утраченным счастье вдруг воплотилось в этом суровом и сказочном краю.

Глава 17.

В доме Лауры Стратоновой давно уже не бывало большого числа гостей. Так, заедет кто из соседних помещиков с супругами да девицами на выданье – и разговоры все о вареньях, урожае, лесе… Конечно, осев в небольшой усадьбе Тульской губернии Лаура освоилась с новой ролью помещицы-хозяйки. Но часто-часто находила ностальгия по Москве, по гостиной, в которой собирались милые ее сердцу люди, люди великого таланта и ума… Большинства из них уже нет. Нет Хомякова, Гоголя… Эти две потери особенно в сердце Лауры отозвались – после Пушкина ни одну утрату не ощущала она столь остро. С Гоголем ушла в неведомое частичка ее самой. До сих пор рука нет-нет, а тянулась написать ему. И тотчас с болью вспоминалось: некому писать… Больно было от того еще, что не удалось ни проститься, ни быть рядом в те последние, столь тяжелые для него месяцы. Может, все иначе бы обернулось тогда?.. Ведь он бесконечно одинок был, этот странный, гениальный и ранимый человек. Так и не встретилась на пути его Душа, которая всего его приняла бы и всю себя отдала бы ему. Да и просто близких на склоне пути почти не осталось.

Одни разгневались на «Выбранные места из переписки с друзьями», дойдя до того, что объявили Николая Васильевича повредившимся в рассудке. Другие оказались вдали от него и слишком погружены в собственные заботы. Третьи покинули этот бренный мир…