Во имя Гуччи. Мемуары дочери

Мы оба знали, что ему не разрешат их носить, но даже просто знать, что они есть и можно посмотреть, который час — особенно во время долгих жарких ночей, — это было бы маленькой, но важной победой.

Сантино сразу же вызвался рискнуть. Надев на руку отцовские часы во время следующего посещения, он дождался, когда мы все собрались в часовне к мессе, и тогда снял их и передал одному заключенному, вложенные между страницами Библии, как ему и было сказано. Так мой отец получил обратно свои часы от GUCCI — а с ними и определенную долю достоинства.

Поскольку отца рядом не было, предоставленная самой себе, моя мать находила для себя занятия в Риме, Беркшире и Палм-Бич, и делала она это целенаправленно. Однако как бы и чем бы она себя ни занимала, на протяжении большей части своей жизни она привыкла заботиться о папе как минимум раз в месяц, а теперь этот привычный распорядок был нарушен. «По правде говоря, я была лучшей матерью для него, чем для тебя, — как-то раз сказала она мне. — Где бы я ни была, что бы ни делала, с того момента, как он возвращался в мой мир, он делался моим единственным объектом внимания. Все остальное становилось несущественным. Это была моя слабость».

Отец тоже казался потерянным без мамы, но он, по крайней мере, мог заняться бизнесом. То обстоятельство, что он находился в тюрьме, не означало, что он больше не связан с компанией — по крайней мере, в его собственном представлении. Я стала его внутренним «кротом», встречаясь с юристами, бухгалтерами и другими союзниками и сообщая ему о текущих событиях. Его первый оплаченный звонок раздавался примерно в десять утра, причем он всегда был адресован мне и сопровождался длинным списком дел, которые надо было переделать, и людей, с которыми надо было связаться. При возможности я подключала его к трехстороннему конференц-мосту, чтобы он мог продолжать режиссировать происходящее во внешнем мире.

Вновь донимаемый бессонницей, отец не спал по ночам; он писал десятки писем, которые мне следовало отсылать в совет директоров от своего и его имени. В этих письмах выражались сомнения в том, что он называл «катастрофически некомпетентным управлением» исполнительного комитета GUCCI, превращавшим «чистокровного рысака в ломовую клячу». Пока он диктовал каждое письмо, которое нужно было напечатать и отослать, я записывала текст, хоть и была уверена, что большинство из них будут проигнорированы. Тем не менее я понимала, что возможность отсылать их дает ему ощущение контакта, и уже одно это стоило затраченного труда.

В своем первом после начала заключения письме к Маурицио (копия которого была отправлена остальным членам семьи) отец писал, что достаточно долго хранил молчание. «За последние восемнадцать месяцев твоя революционная политика и антагонистическое главенство показали себя как тотально деструктивные. Ты разрушил и продолжаешь крушить экономический фундамент компании, которая строилась огромными усилиями на протяжении сорока лет упорного труда». Далее он писал, что глупое и незрелое поведение Маурицио вызывает у него «полное неодобрение и презрение», и обвинял его в «поверхностности… отсутствии здравого смысла и… неблагодарности» по отношению к таким людям, как папа, которые положили целую жизнь на построение «культурного и экономического достояния» задолго до его рождения. Завершал он письмо такими словами: «Я молю Бога, чтобы Он простил тебя за то, что ты натворил».

Отцу не терпелось освободиться и лично вступить в битву, но в обозримом будущем это казалось маловероятным. С тех пор как в октябре он переступил порог Эглина, мы требовали от его адвокатов, чтобы те подали прошение о пересмотре срока наказания, но в этом нам было отказано. После мы вели кампанию за освобождение папы на испытательный срок, но и в этом направлении ничуть не продвинулись. По мере того как дни превращались в недели, а потом и в месяцы, отец начал понимать, что его практически бросили на произвол судьбы те, кто обещал помочь ему, и людей, на которых он мог положиться, осталась всего горстка.

Были у него и другие поводы для беспокойства. Хотя он выплатил всю свою личную задолженность по налогам, IRS добивалась от него еще выплаты 20 миллионов долларов корпоративных налогов. Затем подключились и власти штата Нью-Йорк, утверждая, что он задолжал еще и штату. И сверх всего продолжалось расследование, предпринятое итальянской полицией, по поводу подделки подписи Родольфо, которое, как папа знал, было необходимо для низложения Маурицио.

Поскольку приближалось его любимое время года, мысль о том, что он не сможет провести вместе с нами Рождество, глубоко печалила. Его голос в телефонных разговорах стал невыразительным, и обычное остроумие стало ему изменять. Все это чувствовали.