Во имя Гуччи. Мемуары дочери

Однажды утром, сидя за столом в тюремной библиотеке, отец написал письмо всему семейству Гуччи, в котором представил свой план по спасению компании. Это был смелый и мужественный шаг. Обращаясь к нам всем словами «дорогие мои», он напомнил каждому, что был «движущей силой империи Гуччи» на протяжении более чем трех десятилетий. Он отдавал должное своим детям (даже Паоло) и утверждал, что все мы несем на себе «фамильный отпечаток». Действия Маурицио, писал он далее, явились для него «источником значительной боли», но он надеется изобрести «средства и решения», извлекая их из «праха этого морального и экономического запустения», чтобы возродить «ценности и традиции, которые дали такой завидный престиж и славу имени Гуччи». В сущности, он давал всем знать, что больше не стремится к власти над компанией и готов оставить ее следующему поколению. Мы были «будущим сейчас».

Через два месяца, после мучительных препирательств с властями за назначение даты условно-досрочного освобождения, мы наняли нового адвоката для ведения этого дела. В основном благодаря ему в конце марта 1987 года папу вызволили из тюрьмы, чтобы он отбывал остаток срока в реабилитационном центре в Вест-Палм-Бич. Это заведение, находившееся в ведении Армии Спасения[87], обслуживало более сотни заключенных, которые могли в дневное время заниматься чем угодно, но каждый вечер обязаны возвращаться в центр к комендантскому часу — десяти часам. Это переходное исправительное учреждение предлагалось каждому освобожденному из Эглина, и в случае моего отца эта возможность давала ему шанс днем быть с мамой. Хотя он по-прежнему должен был проводить ночи среди заключенных, нам все равно казалось, что худшее уже позади.

День, когда «Бабба Гуччи» покинул Эглин, был, по общему мнению, памятным событием. Те осужденные, кто успел проникнуться любовью и уважением к «старине Гуччи», особенно печалились при расставании с ним. Для многих он стал наставником и подарил этим людям чувство цели и направления в жизни. Множество его друзей выстроились во дворе, чтобы дать ему прощальное напутствие, приветствуя его возгласами и хлопая по спине. Как жаль, что меня там не было и я этого не видела! Как ни удивительно, после его освобождения мы получали письма от заключенных, с которыми он вместе отбывал срок, — письма-заветы. В частности, в одном из них, от человека, которого я знала только по имени (его звали Джорджем), говорилось о том дне, когда папа был освобожден. Его строки до сих пор трогают меня до слез.

Он писал:

Итак, сегодня великий день для вашего отца! Когда он только-только попал сюда, я сказал ему, что этот день настанет, и он может просто расслабиться и радоваться жизни: все будет в порядке. Мне кажется, он превосходно справился… сохранил свое уникальное чувство юмора и завел друзей в очень некомфортном окружении. Вам следовало бы вечно гордиться тем, как он себя здесь поставил… Он многих впечатлял своей добротой… и никогда не позволял им [тюремщикам] принижать себя, и все мы восхищались им за это. Я никогда не забуду те моменты, когда мы тайком пробирались наружу и бегом возвращались обратно, чтобы попасть в столовую — и он всегда был с нами. Я говорил ему, что у нас могут быть неприятности. Он только улыбался и отвечал: «Идем!» В общем, я просто хотел попрощаться — передайте, что желаю ему удачи. Рад был со всеми вами познакомиться и никогда не забуду, что мне представилась возможность узнать Альдо Гуччи. Позаботьтесь о нем!

Джордж