Во имя Гуччи. Мемуары дочери

Словно для того, чтобы укрепить отца в его решении, власти США проинформировали моего папу, что в связи с уголовной судимостью его вид на жительство будет отозван. Без этого документа отцу больше не разрешалось бессрочное пребывание в стране. Решив создать для себя дом в Штатах и платить федеральные налоги, он невольно сделал себя уязвимым для будущего преследования, в то время как его родственники вышли сухими из воды. Он шутил, что вернет правительству США свою грин-карту, завернутую в подарочную фирменную бумагу GUCCI с красным бантиком, но в итоге она просто оказалась в свертке наряду с другими документами и была отправлена властям США.

Когда его американская мечта разбилась вдребезги, настала пора сворачивать дела и навсегда возвращаться домой, в Италию.

Я тоже разлюбила Соединенные Штаты и решила вернуться «домой» в Беркшир, чтобы быть поближе к родителям, когда они осели в Риме. Мы с Сантино записали Александру в мою прежнюю школу, Херст Лодж, и какая же это была радость — снова оказаться в английской деревне и смотреть, как моя дочь играет в саду, где я сама провела столько времени в детстве!

Папа часто навещал нас, радуясь драгоценным моментам, проводимым с любимой внучкой, которая обещала стать «замечательной красавицей», как он предсказывал. Одно из моих счастливейших воспоминаний об этом невеселом периоде в его жизни — папа с Александрой сидят рядом за роялем, она стучит по клавишам, и они вразнобой поют на два голоса. Это снова был он, прежний папа, даривший нашему дому свежие краски и жизненную энергию. Приятно снова оказаться там вместе.

Желая позаботиться о моем благополучии, отец сумел обеспечить мне в GUCCI UK должность креативного директора по Лондону, Гонконгу и Токио. Эта договоренность должна была поддерживать мою связь с бизнесом до того момента, пока сама не захочу выйти из компании или пока отец не продаст свои акции. Предоставленная самой себе, я почти не поддерживала контактов с коллегами из Милана или Нью-Йорка. Я сохранила свое место в совете директоров, но не могла заставить себя посещать заседания, ведь это означало, что придется сидеть через стол от кузена Маурицио.

Занавес опустился в апреле 1989 года. После продолжительных и неприятных переговоров время участия моего отца в деятельности GUCCI подошло к концу, как и мое. Я вылетела вместе с ним в Женеву на встречу с Investcorp, где мне — в качестве одного из директоров компании и дочери Альдо Гуччи — предстояло подписать ряд документов в рамках «урегулирования вопросов» (или, как я это называла, платы за молчание).

Вечером перед этой судьбоносной встречей мы поужинали в Beau Rivage, отеле на берегу озера с видом на исторический городской фонтан Же-До, местную достопримечательность, символизирующую мощь, честолюбие и жизненную силу. Нас сопровождали несколько юристов-советников, но о светской беседе за столом не могло быть и речи. Стоит ли говорить, что папа не особенно интересовался едой! Хотя ему предстояло покинуть Швейцарию богатым человеком, он не мог не думать о том, что вскоре труды всей его жизни будут отсечены от него одним росчерком ручки.

На следующее утро мы пешком дошли до офиса, где нас проводили в переговорную, полную горящих предвкушением незнакомых лиц, и заняли свои места у большого черного стола. На нем стоял один-единственный телефон и лежали два небольших свертка, обернутые в голубую фирменную бумагу Tiffany. Отец был мрачен, но взгляд его был стальным, когда он обратился к фаланге представителей Investcorp, предупреждая их, что новый жадный до власти молодой председатель уничтожит бизнес, который они покупают. Это был символический, хотя и напрасный жест, однако он тем самым исполнил свой последний долг перед домом Гуччи. Это был его момент, и отец не собирался упустить его, ничего не сказав:

— Помяните мое слово, господа, эта компания не сможет вновь стать той силой, какой была, пока во главе остается мой племянник.

Они вежливо поблагодарили его и застыли в ожидании, пока он пристально глядел на стопку документов с изложением условий продажи. В них в том числе содержался запрет на обсуждение внутренних дел компании или разглашение любой информации о ней в течение десяти лет, а также запрещалось использовать нашу фамилию в наименовании любого продукта или предприятия.

Когда его перьевая ручка зависла над пунктирной линией для подписи, я почувствовала прилив крови к голове. Такое уже со мной случалось, тогда, в нью-йоркском зале суда. И снова отца подталкивали к иной судьбе, нежели та, которую он сам выбрал.