Во имя Гуччи. Мемуары дочери

Несомненно, счастливейшим для меня «первым шагом» было общение с папой, когда он взял меня в поездку по Швейцарии. Мама осталась дома, так что мы отправились вдвоем. Мы поехали навестить моего дядю Родольфо в его шале в швейцарской деревне Сувретта, недалеко от Сент-Морица. Строго говоря, это не были каникулы, поскольку отцу надо было заниматься делами, но я не возражала. Просто с нетерпением ждала возможности побыть с ним какое-то время.

— Fai la brava[44], Патрицина! — повторяла мне мама перед нашим отъездом. Как будто я собиралась делать что-то другое! Даже в том моем нежном возрасте люди всегда восхищались тем, как себя подаю и какая я взрослая. Конечно, перспектива отправиться в долгую поездку с папой наедине казалась восхитительной, но, зная, что ему и без моих выходок будет чем занять голову, мать решила, что лучше предостеречь меня — ради него. Я понятия не имела, что он тогда боролся с сопротивлением родственников, которые отчаянно стремились утвердить свою власть над семейным бизнесом; к тому же его надежды вывести фирму GUCCI на итальянский рынок акций были сокрушены братьями, считавшими такой шаг слишком поспешным. Мой отец мечтал назначить своих сыновей директорами, чтобы вознаградить их за упорный труд на протяжении всех этих лет, но Родольфо и Васко восстали и против этой идеи, расценив ее как непотизм[45]. Кроме того, такого рода назначения были бы несправедливыми в отношении их собственных детей, утверждали они, невзирая на тот факт, что эти дети были слишком юны, чтобы рассматривать их как кандидатов на высокие должности. После многих лет трудов ради общего, как считал отец, дела ему, должно быть, было тяжело испытывать на себе бремя семейных раздоров.

Его шофер Франко семь часов вез нас из Рима в Милан, то и дело останавливаясь по дороге, чтобы заправиться и перекусить. Затем мы три часа ехали на поезде, пересекли границу, а потом ныряли из одного тоннеля в другой; папа читал газету, а я сидела рядом с ним с книжкой. Мы пообедали в вагоне-ресторане, и я стала смотреть в окно, надеясь впервые увидеть Альпы.

Мужчина, которого мой отец называл Фоффо, оказался вовсе не таким открытым и теплым, каким надеялась его увидеть. Он проявлял вежливость, но показался мне печальным и как-то стушевался в присутствии моего отца. Приветственно расцеловав в обе щеки, он проводил меня в мою комнату и проследил, чтобы у меня было все необходимое; но его манера держаться была несколько отстраненной. А еще мне показалось, что он жил прошлым. Его шале, названное Чеза д’Анкора — в память о его довоенном сценическом псевдониме Маурицио Д’Анкора, — было набито вещицами, связанными с фильмами, в которых он снимался. В отдельном шале, которое стало настоящим святилищем его карьеры, имелся домашний кинотеатр, где он просматривал многие свои старые киноработы.

Мы поужинали вместе, за одним концом длинного стола, но когда закончили трапезу, он доверил меня бывшей гувернантке своего сына, которая отвела меня в шале по соседству, чтобы они с моим отцом могли переговорить наедине. Причиной печали Родольфо, как я впоследствии узнала, были продолжавшиеся отношения его «заблудшего» сына Маурицио с Патрицией. Пропасть между отцом и сыном углубилась, и они вообще перестали разговаривать друг с другом. Когда меня усаживали смотреть фильм «Камелот», папа предложил ему совет на правах главы семьи. Несмотря на то, что у моего отца была репутация «уголька», который мог вспыхнуть по малейшему поводу, я знала его только как спокойного и разумного человека.

«Мы вместе могли бы это сделать», — сказал он, редко используя слово «я». Или: «Может быть, если мы попробуем взглянуть на вещи с его точки зрения…» Папа всегда подчеркивал важность инклюзии[46], когда принимал решения, влиявшие на перспективы семейного бизнеса.

Недосмотры и ошибки, несомненно, действовали ему на нервы, но когда речь шла о разрешении кризиса, он оставался хладнокровным, как рыба.

Если кто и мог навести мосты через пропасть между Родольфо и Маурицио, так это мой отец, и поездка в Швейцарию подготовила путь к их примирению спустя некоторое время.

Что касается меня, я просто обожала, просыпаясь, смотреть из окна на панораму гор, как на открытке, — я впервые увидела их. Моя отделанная деревянными панелями комната была уютной, с односпальной кроватью и периной, в которой можно было утонуть. По утрам после завтрака мы отправлялись на прогулку, а однажды все вместе пустились в долгий поход по каменистой тропе через долину Энгадин. Когда над долиной с ее извивающимися тропками и живописными каменными домиками сияет солнце, на свете нет места красивее. Там впервые мой отец заговорил со мной о годах своей молодости. Я внимательно слушала, пытаясь угнаться за мучительным темпом ходьбы, который он задал, бодро шагая по тропе с альпенштоком.