Во имя Гуччи. Мемуары дочери

Чтобы сбросить стресс — неизбежное следствие руководителя столь обширного предприятия, они с матерью начали уезжать в солнечные края при любой возможности. Несомненно, самое счастливое время вдвоем они проводили в Палм-Бич, где отец поначалу снимал бунгало на две спальни с бассейном. Ему настолько понравилось там, что он купил просторный дом в том же районе. Для этого пришлось приложить усилия, но в конечном счете он нашел именно то, что искал — виллу в средиземноморском стиле с белыми оштукатуренными стенами и красночерепичной крышей на Норт-Оушен-бульвар. Там была просторная лужайка, которая вела к пляжу мимо домика для гостей и бассейна с собственной кабинкой для переодевания. Сидя на террасе и слушая плеск волн и шум прибоя, мои родители думали, что нашли собственную Шангри-ла[47], и мало кто мог бы это оспорить.

Занятая учебой и наслаждаясь жизнью пансионерки, я все же с удовольствием ездила туда во время школьных каникул. Мы рано вставали, плавали в океане, а потом бродили босиком по саду, собирая грейпфруты к завтраку. Отец всегда был непоседой, но порой я заставала его совершенно беззаботным, лежащим у бассейна. Единственное, чего приходилось опасаться, — это встреч с ядовитыми змеями. Однажды мама заметила метрового гремучника, который полз по полу кухни; при виде змеи мама просто остолбенела. Потом, прочитав где-то о символах, связанных со змеями, мама встревожилась, узнав, что змея часто предвещает грядущую катастрофу, которая должна постигнуть главу дома. Она молилась о том, чтобы этого не случилось.

К счастью, наш глава дома был здоров и весел. Когда он был в настроении для вылазки в город, мы ездили в рестораны, например, La Petite Marmite, мой любимый, где я впервые попробовала улиток и с тех пор всегда их заказывала. Временами — и только когда мы с папой были вдвоем — он заказывал лягушачьи лапки или телячьи мозги, а когда мы брали зажаренную целиком рыбу, он ел голову вместе с глазами, с удовольствием рассказывая мне, какие они хрустящие, а я морщилась. Мама ни за что не позволила бы ему заказывать такие блюда.

Папе нравилось дразнить и обслугу. Бывало, несчастный метрдотель подходил к нему и спрашивал:

— Buonasera, дотторе Гуччи. Сколько нас будет сегодня?

— Нас? — с ухмылкой переспрашивал отец. — А что, вы собираетесь к нам присоединиться?

В китайских ресторанах он внезапно начинал жонглировать тарелками или бросал одну из них мне, уверенный, что я ее поймаю. Или брал блокнот для записи заказов и набрасывал в нем рисунок, отдаленно напоминающий китайского мандарина, а потом возвращал его официанту и говорил: «С рисом, пожалуйста». Его юмор был заразителен, и я рыдала от смеха, в то время как моя мать пинала его под столом, требуя прекратить шалость. Чем больше она протестовала, тем причудливее становились его проказы, и мы умоляли ее увидеть в них забавную сторону.

— Расслабься, Бруна! — шаловливо говорил он. — Это же просто шутка.

Мама качала головой и называла нас обоих сумасшедшими, но, думаю, порой она лишь притворялась строгой.

По особым случаям отец привозил меня на шопинг в мой любимый магазин на Уорт-авеню. Пока он ждал перед примерочной, я мерила наряды и демонстрировала ему. «Беллиссимо! — восклицал он, и я чувствовала себя на миллион долларов. — О, как тебе к лицу этот оранжевый цвет!» Может быть, в моем детстве папа и не так часто находился рядом, зато, когда это случалось, он возмещал все с лихвой.

По воскресеньям мы втроем нежились в постели и смотрели американских проповедников по телевизору. Нашим любимцем был носивший парик христианский пастор-евангелист преподобный Эрнест Энгли, который вел трансляцию из своего храма в Огайо. Как же мы потешались над его заморочками, когда он «спасал» грешников, падавших на колени под «силой» его рук, или возглашал: «Славьте Господа!»

Флорида была единственным местом в мире, откуда мой отец не уезжал каждое утро в офис. Вместо этого он проводил пару часов в отдыхе, освобождая свой разум для того, что называл «более серьезными материями». Мое любимейшее воспоминание — как он поливает лужайку в шортах, босой, и между пальцами его ног путается трава, или сидит на веранде, набивая трубку особенным сортом табака с ароматом вишни. Я часто находила его там погруженным в размышления. Он сидел, опираясь левым локтем на правое предплечье, в глубоких раздумьях, глядя на горизонт, с торчащей из уголка рта трубкой.

Моя мать тоже любила Флориду и буквально не вылезала из купальника и парео, лежа на солнце или суетясь у плиты за приготовлением обеда. Мы проводили там намного больше совместного времени, чем когда-либо в Беркшире, и в конце концов Палм-Бич стал единственным местом, которое она начала воспринимать как дом.