Во имя Гуччи. Мемуары дочери

В школе, которая оказалась гораздо более раскрепощенной, чем все, что я знала прежде, мы с Андреа, выбросив свою форму, ходили в том, что нам нравилось, и ни в чем себе не отказывали. Мне, говорившей на безупречном английском, пришелся по душе итальянский, с его жестикуляцией и модуляциями. Я была в восторге от свободы, позволявшей не заплетать волосы в косу и ходить в расклешенных джинсах с топами от Фиоруччи[50], пестрящими слоганами. Некоторое время мы с моей новой подругой встречались с двумя мальчиками, тоже лучшими друзьями, целовались на спортплощадках и слушали после занятий магнитофонные записи; но вскоре мы их бросили и стали держаться друг друга — это было начало дружбы на всю жизнь.

В Англии я была старательной ученицей, теперь же делала только самый минимум, лишь бы не вылететь из школы. Мать была этим недовольна, но моя бунтарская натура уже сорвалась с цепи, и она мало что могла с этим поделать. Я думала только о мальчиках и практически ничего не знала об окружающем мире, включая и тот факт, что в Италии начался серьезный экономический кризис и период разнузданного экстремизма. Бесславные Brigate Rosse[51] подняли волну террора, прокладывая себе путь саботажем, киднеппингом и убийствами. Среди примерно пятидесяти людей, которых они убили между 1974 и 1978 годом, был бывший премьер-министр Альдо Моро, чье изрешеченное пулями тело было найдено в багажнике машины в центре Рима. Других жертв похищали, запугивали или перебивали им коленные чашечки, делая людей калеками.

Десятого июля 1973 года, за пару месяцев до нашего приезда в Италию, Джона Пола Гетти Третьего — бывшего ученика школы Св. Георгия и внука знаменитого нефтяного магната — схватили прямо на улице, надели ему на глаза повязку и спрятали в пещере. Его похитители — все полагали, что они принадлежали к мафиозной группе из Калабрии, — потребовали 17 миллионов долларов в качестве выкупа. Когда семья 16-летнего подростка платить отказалась, бандиты отрезали ему ухо и прислали этот «сувенир» в редакцию одной газеты. После пяти месяцев плена похитителям было выплачено, по некоторым оценкам, около 2,9 миллиона долларов, и парня освободили.

Даже мы с Андреа не смогли пропустить мимо ушей этот случай, поскольку новости о нем потрясали весь мир. В нашей школе был введен строгий режим, и с этого момента мы должны были приезжать на занятия и отправляться по домам на защищенных автобусах. Сообщения о заложенных бомбах стали у нас обычным делом, хотя многие из них на поверку оказывались ложными — несомненно, придуманными шутниками из школы Св. Георгия. Мы ничего не имели против: ведь это означало, что нас пораньше отсылали домой и можно было провести остаток дня, расслабляясь у бассейна в ближайшем отеле.

Мой отец мгновенно проникся к Андреа симпатией, точно в нем вспыхнул лесной пожар. Он был в восторге от ее жизненной силы и всегда был рад видеть ее, особенно когда мы заходили в магазин на виа Кондотти. Со временем она стала ездить с нами в Палм-Бич на каникулы, и он относился к ней как к своей дочери. Папа, который всегда был шутником, за ужином сочинял байки всякий раз, когда его деловые знакомые заглядывали к нам на огонек.

— Позвольте представить вас Contessa Stuzzicadenti[52], — говорил он им, указывая на Андреа без тени усмешки. — А это Principessa dei miei Stivali[53], — добавлял он, представляя еще одну мою подругу. На его коллег-иностранцев это неизменно производило впечатление — они понимали, что отец пошутил, только после того, как мы не выдерживали и начинали хихикать.

Как-то вечером отец сказал маме, что хочет, чтобы я сопровождала его во время одного делового ужина в Риме. Единственной нашей спутницей за ужином оказалась блондинка ошеломительной красоты. Она показалась мне довольно милой и уделяла массу внимания отцу — как делало большинство людей. Но я не особенно много с ней разговаривала и всецело сосредоточилась на папе, который в тот вечер был настолько в ударе, что искры летели, и в отличие от обычного даже меня осыпал комплиментами насчет моих манер и взрослости. Когда мы, сияющие, вернулись в тот вечер домой, у матери было одно из ее «настроений», и я решила не особенно распространяться о том, как прошел наш вечер. Лишь коротко упомянула имя этой женщины, которая была вместе с нами, а потом ушла спать.