Во имя Гуччи. Мемуары дочери

То и дело подергивая манжеты, он разговаривал в какой-то искусственной, неискренней манере. Позднее я узнала, что он женился на аристократке и нахватался некоторых черт и манер, присущих высшему классу, а заодно и стал глубоко религиозен. Как ни странно, отец, который называл его «сынок», похоже, обожал Роберто до безумия.

Когда было покончено со светской болтовней, воцарилось неловкое молчание. Папа предложил всем нам пообедать в столовой для персонала. Усевшись вместе за длинным столом, все присутствующие явно расслабились, что меня несказанно порадовало. Несколько служащих компании подошли к нам, чтобы пожать мне руку и сказать, как им приятно со мной познакомиться. Было ясно, что они уже знали о моем существовании, хотя я сама никогда ничего о них не слышала, как и о своих братьях, с которыми эти люди работали долгие годы.

Болтая со всеми ними за обедом, я во второй раз в жизни поняла, каково это — быть частью семьи.

Но, похоже, маму мне убедить не удалось, когда тем же вечером я пересказывала ей события дня, снова и снова повторяя, какими все были милыми.

— Это просто вежливость, — отмахнулась она, стирая улыбку с моего лица. Видя, как изменилось мое выражение, она попыталась сгладить резкость тона, хотя я все равно понимала, что она сомневается в их искренности.

Но ничто не могло испортить мне настроения, и в ту ночь я отходила ко сну с ощущением странного воодушевления при мысли, что в моей жизни есть не только мать и отец. Дело не в том, что я чувствовала себя так, будто «вернулась домой»; просто теперь знала, что в большом мире есть люди, связанные со мной, даже если мы на самом деле не принадлежим к одному кругу. У меня были братья, и я им, похоже, понравилась. Пока мне было этого достаточно.

Глава 16 Неверность Альдо

У меня никогда не возникало ощущения, что я не могу доверять отцу. Интуитивно знала, что на него можно положиться: он присмотрит за мной и матерью и — пока будет рядом — уделит нам свое безраздельное внимание.

В отношениях между двумя людьми доверие крайне важно; в противном случае рискуешь жить в постоянной тревоге. Мне это чувство слишком хорошо знакомо, и за многие годы оно причинило мне немало несчастий. Только доверительные отношения способны подарить покой и долгую любовь.

Как мне представляется, Олвен, должно быть, отказалась от мысли о доверии много лет назад — и в некоторой степени то же сделала и мама. Мама давным-давно смирилась с двуличностью отца в том, что касалось женщин, но также глубоко в душе понимала, что она — «единственная» и он никогда ее не бросит. Или так ей казалось.

В первые годы жизни в Риме над нашей квартирой нависла темная туча, к которой мои полудетские проблемы не имели никакого отношения. Происходило нечто намного более серьезное, хотя я узнала, что́ это было, лишь спустя некоторое время. Все, что мне было известно тогда: что-то всерьез разладилось, и мама снова погружалась в полосу несчастья. Папа стал реже навещать нас, даже когда бывал в городе, и она боялась, что он, возможно, встречается с другой женщиной.

Ее страхи нельзя было считать необоснованными. Человек, который некогда утверждал, что соблазнил даже монахиню, был, в общем-то, неисправим, и мама знала, что у него случались измены в прошлом (мне об этом не было известно). Однажды вечером она сняла трубку и подслушала, как он говорил разочарованной любовнице, что не сможет с нею увидеться. «Бруна приехала», — услышала она его шепот. А на одном званом ужине вскоре после этого эпизода она заметила, как другая женщина, заигрывая, проводит туфелькой вверх и вниз по его ноге под столом.

Когда у мамы возникали подозрения, она закусывала губу и ничего не говорила — в основном из-за страха, что, если поднимет этот вопрос, их отношения могут распасться. Как и многие ее подруги, чьи мужья были уличены в «серийной неверности», она принимала как данность тот факт, что итальянские мужчины — особенно представители поколения моего отца — полагали совершенно нормальным иметь одну-двух любовниц. Я прекрасно знала об этом обычае, наслушавшись историй о некоторых отцах моих подруг, которые, похоже, были не способны к моногамии. Как и во Франции и вообще в большей части Европы, в итальянском обществе считалось, что жены должны мириться с неверностью мужей, если в остальном с ними хорошо обращались, и их мужья со временем возвращались в лоно семьи.

Будучи не раз свидетелем самых сильных маминых нервных срывов в прошлом, папа не мог сомневаться в хрупкости и чувствительности ее натуры. Он всячески старался оберегать ее от новой подобной боли, пусть даже по большей части сам был ее причиной. Папа считал, что, несмотря на всякие его увлечения, она — единственная женщина, которая действительно что-то для него значит.