Во имя Гуччи. Мемуары дочери

«Я увидела, как он изменился в лице в ту же секунду, когда произнесла ее имя, — рассказывала она мне. — У него дернулось веко и появился особый взгляд». Последовала ссора. Она была самой бурной из всех, что мне довелось слышать за эти годы. Я сидела, словно приклеившись к своему стулу, а в гостиной бушевал скандал. Никогда еще мне не приходилось слышать свою мать в таком гневе. Вскоре я поняла, в чем она его обвиняет, но по наивности поверила отцу, который все отрицал.

— Я знаю, что с тобой происходит в последнее время! — настаивала она, размахивая найденными ею фотографиями. — Так скажи мне, что это неправда!

Он продолжал держать оборону и уверять ее, что эти снимки сделаны для рекламных целей. Но мама не успокаивалась. Ее вспышка шокировала меня настолько, что, помню, подумала: положа руку на сердце, не стану винить папу за то, что он завел любовницу, если мама не сменит пластинку.

Их скандал стих лишь тогда, когда отец внезапно схватил с журнального столика какой-то предмет и запустил им в стену. После этого он выскочил из квартиры, хлопнув дверью так, что сотрясся весь дом. Мне потребовалось немало времени, чтобы осознать, насколько болезненным был весь этот эпизод для моей матери. Если бы не частые телефонные разговоры с гуру, который неустанно уверял ее, что существует некая причина, по которой на нее обрушиваются «испытания» и у нее есть «высшее предназначение», не знаю, как бы она тогда выжила.

Если я полагала, что этой ссорой все и кончится, то ошибалась. Моя мать была не такой беспомощной женщиной, какой порой казалась. Более того, она решительно настроилась докопаться до истины — словно, услышав из уст моего отца признание собственной вины, она каким-то образом смогла бы уменьшить власть этих событий над собой. Мама, которая прежде терпеть не могла всякого рода допросы и конфликты, теперь призывала его к ответу при каждой возможности, требуя подробностей, и атмосфера между ними становилась все более отравленной. Это нагнетание страстей продолжалось несколько месяцев, включая истерику, случившуюся в отеле в Гонконге. Отец раз за разом отрицал свою неверность, но моя мать вела себя как терьер, вцепившийся в кость.

«Он принимал все, что я выкрикивала ему в лицо, — говорила она потом. — Был как статуя, не проронил ни слова». С хитростью, какой прежде в ней не замечала, мама начала собирать доказательства, встречаясь с теми, кто знал больше и — подобно Патриции — с удовольствием посвятил бы ее в подробности адюльтера.

— Я могу добыть для вас адрес квартиры, которую он купил ей в Риме, — сообщила ей одна женщина за обедом. Другая так называемая подруга, которую мама назвала «Божьей вестницей», с особой готовностью вызвалась помочь после того, как ее собственный муж тоже завел любовницу.

— У нее такие украшения, какие тебе и не снились, — откровенничала она. — Эти шашни они уже довольно долго крутят за твоей спиной.

Быть последней, кто обо всем узнает, просто унизительно, и это еще мягко сказано.

Как бы больно маме ни было это выслушивать, она фиксировала каждую дату и событие, пока не собрала целое досье, чтобы закрыть вопрос раз и навсегда. Доказательства были сокрушительными. Вспоминая, на какие поступки он был готов ради той женщины, мама теперь утверждает, что, по ее мнению, тогда он «немного спятил». Были ли это «кризис среднего возраста» или неподдельная страсть, мы никогда не узнаем. «Этот эпизод определенно выбил его из равновесия, — говорила она. — Заставил его задуматься о том, кто он такой и чего на самом деле хочет». Одно можно сказать наверняка: мой отец увлекся этой новой соблазнительницей, которая, похоже, очень многого от него требовала. Глубокая порядочность моей матери и то, что отец часто называл ее «добродетелью», должно быть, представляли очень яркий контраст с натурой этой женщины.

Мне была ненавистна роль бессловесной свидетельницы их непрерывных споров, особенно когда вспоминала, как счастливы они были в Палм-Бич. Теперь я едва узнавала родителей. Хотя мне было всего тринадцать, я перебралась в квартирку-студию этажом выше. Я не слышала ее голоса, но догадывалась, что она плачет дни напролет. Мне было жаль мать, однако она вызывала у меня глубокое безотчетное раздражение — как часто случается в этом возрасте с подростками. Она придиралась к папе по любому пустяку, и постоянное нытье делало ее присутствие невыносимым. Только теперь, обретя мудрость взрослой женщины, понимаю, до какой степени тяжело ей было ощущать себя всеми покинутой.

Как только отец снова уехал по делам, мать принялась вымещать свое разочарование на мне, что вызвало у меня лишь накал возмущения. Наши ссоры стали более бурными, а отношения разладились до такой степени, что я старалась проводить дома как можно меньше времени, только бы не встречаться с ней. Она обвиняла меня в том, что я превратилась в «кошмар», и заявляла, что на меня нет управы. В свои самые гневные моменты она кричала мне: «Если бы не я, твой отец вообще бы о тебе не знал!» Думаю, это подразумевало: я должна быть благодарна ей за жизнь, которую получила.