Во имя Гуччи. Мемуары дочери

Мой отец не смог приехать. Ему нужно было готовиться к следующему слушанию, и он решил вместо этого провести тихое Рождество в Риме. Кроме того, ему необходимо было побыть наедине с мамой. В последние месяцы его зависимость от нее возросла, и его ужасно печалило, что ее нет рядом. Хотя они каждый день разговаривали по телефону — это были долгие разговоры, которые затягивались далеко за полночь, — папа отчаянно по ней скучал.

Снова оказавшись вместе в городе, где они влюбились друг в друга, мои родители старались не думать о возможности тюремного заключения отца — немыслимый исход, особенно для мамы. Она давным-давно смирилась с тем, что она, вероятно, переживет его — это была неизбежность, от которой невозможно было спрятаться. Когда во Флориде отец подхватил пневмонию, она думала, что его время пришло, но черпала утешение в том, что была с ним рядом. В тюрьме же не могло быть и речи о такого рода утешении, а их расставание при подобных отвратительных обстоятельствах, полагала она, наверняка его прикончит. Были моменты, когда она думала, что это доконает и ее.

Рождество настало и прошло, их праздники были и сладостными, и горестными одновременно. Спали они плохо: просыпались посреди ночи с холодным осознанием, что это, возможно, их последние совместные дни. Вечером накануне возвращения в Штаты папа был серьезен, как никогда. Он провел утро за сборами и последними приготовлениями перед отъездом, а потом за час до выхода попросил мать присесть возле него, поскольку ему нужно было сказать ей кое-что важное.

Вручив маме большой конверт, он сказал:

— Мне нужно, чтобы ты это сберегла, Бруна. Ты — единственный человек, которому я могу доверять. Если со мной что-нибудь случится, ты должна отдать это Роберто и Джорджо.

Раскрыв сверток, он показал ей переплетенные в кожу альбомы акций и толстую пачку лир. Как издавна повелось в семье Гуччи, эстафетную палочку передавали по мужской линии. Мои братья всю жизнь проработали в этом бизнесе и предположительно имели на него право. Я даже не рассматривалась в качестве наследницы, да и не рассчитывала на это. Просто так уж было заведено — классический пример консервативного мышления отца и его поколения.

Моя мать знала, что держит в руках наше будущее, и была растрогана этим беспрецедентным актом доверия. «Любая другая женщина сбежала бы в Южную Америку и каталась бы как сыр в масле!» — восклицала она впоследствии. Однако она была напугана этой ответственностью и поспешила в банк, спрятав акции под шерстяной накидкой, жаждая поскорее поместить их в защищенную ячейку.

Через пару дней Александру крестили в Кьеза ди Сан-Мартино в Скио, городке, лежащем в сотне километров от Венеции. Был промозглый туманный день, и, стоя в церкви, мы дрожали. Мама приехала на крещение, но была очень печальна. Это день был заряжен самыми разными эмоциями: моя милая подруга Мария, которую я просила взять на себя роль крестной матери, погибла в автомобильной катастрофе пару месяцев назад, и ее место заняла одна из знакомых Сантино. Энрико стал крестным отцом, и нашу малышку официально нарекли ее именем.

По возвращении в Нью-Йорк отец отправился в суд в одиночестве — таково было его желание. Он еще раньше настоял, чтобы моя мать оставалась дома, поскольку, по его словам, это была «чистая формальность». Он должен был подать свое прошение, и дело отложили бы до полного слушания с вынесением приговора, который будет оглашен в том же году. В присутствии кого-либо из нас не было необходимости. На самом же деле отец не хотел, чтобы кто-то видел его позор, а мать не была уверена, что сможет вынести это зрелище.

Однако, зная, через что ему придется пройти, когда никого из нас не будет рядом, я чувствовала собственную беспомощность и не могла не возмущаться несправедливостью происходящего. Его не только вынудили взять на себя вину за схему, в которой он не участвовал; все остальные воспользовались ее плодами, в особенности Родольфо и — по наследству — Маурицио. Однако, поскольку мой отец был главой компании и единственным обладателем грин-карты, всю вину свалили на него. Да он и не позволил бы сделать по-другому. Человек высоких принципов, он верил, что власть означает ответственность, и в любом случае неведение не оправдывает нарушителя перед законом.