Во имя Гуччи. Мемуары дочери

Восстановив самообладание, он растянул губы в улыбке и отошел к моей матери. Смаргивая слезы, я подавила порыв обнять его и сказать, что все понимаю. То, что он любил меня, всегда оставалось невысказанным, но непреложным фактом, и все же в тот момент перед алтарем ему хотелось, чтобы я это знала. В этой старой церкви он вручил мне величайший дар, какой отец только может передать дочери, — свою безусловную, безмолвную любовь и мое самое драгоценное воспоминание о нем.

Позднее в тот день мы собрались на лужайке нашей виллы, где на пляже подали традиционную запеченную на углях козлятину по-ямайски, в то время как калипсо-бэнд играл мелодии Гарри Белафонте[83], что привело всех в особое, «островное», настроение. Отец Сантино напоил мою мать, и я в жизни не припомню ничего настолько смешного — да и сама она ни разу столько не смеялась. Весь этот день был прекрасным и идеальным, каким я всегда его себе и представляла.

Три дня и три ночи мы были обычной счастливой семьей. Никто и не догадался бы, что папа пребывает в самом центре кризиса. Казалось, с момента приезда весь его стресс бесследно растаял. Хотя лицо его порой явно отражало работу мысли, он сбросил пиджак и всячески старался получать удовольствие, полный решимости не позволить обстоятельствам испортить эти немногие дни, проведенные вместе с нами, и за это я буду ему вечно благодарна.

Однако, когда мы вернулись в Америку, поводов для радости осталось мало. Маурицио, самозваный «миротворец», который заявлял, что «возместит» причиненный ущерб, сам себя усадил еще и в кресло главы Guccio Gucci SpA. Он сделал моего отца «почетным главой» итальянского отделения, но этот титул не имел никакого реального смысла. По мнению папы, после этого шага Маурицио вырвал из семейного бизнеса душу. Он перевел штаб-квартиру из Флоренции в новый щегольской офис в Милане, расположенный неподалеку от его собственного дома. А затем принялся разбазаривать миллионы — и это было только началом непристойного разгульного мотовства.

Купив себе реактивный самолет и приобретя репутацию расточителя, он получил от прессы прозвище «дорвавшегося до денег наследника» и продолжал загонять компанию в гроб. Не питавший уважения ни к верности, ни к опыту, он уволил многих старейших сотрудников компании, включая Руби Хамру. Затем сократил операции с франшизами и «упростил» делопроизводство организации, которая в тот год сообщила о рекордной прибыли в 63 миллиона долларов, при этом уничтожив огромную часть того предприятия, которое мой отец возводил на протяжении десятилетий.

Папа беспомощно стоял в стороне и смотрел на это систематическое четвертование бизнеса — его бизнеса. Затем Маурицио, который, по словам папы, страдал «катастрофической мегаломанией[84]», отрекся от сделки, заключенной ранее с Паоло; в обмен на долю Паоло в бизнесе он согласился предоставить ему автономию для создания собственных дизайнов. Последовали новые юридические сражения. Мой отец был вне себя. Он пообещал Родольфо на смертном одре, что приглядит за его единственным сыном и не подпустит Патрицию близко к семейным деньгам. Теперь, когда пиар-машина компании объявила ее практически «королевой Гуччи», ему казалось, что он подвел Фоффо.

Однако единственным событием, которое Родольфо приветствовал бы всей душой, было неожиданное крушение брака Маурицио. Бросив Патрицию — мать двух их дочерей, — он изгнал жену в один из принадлежавших им домов и публично унижал ее. Ей мало кто сочувствовал, но все подозревали, что она не из тех, кто тихо уходит со сцены.

Я была слишком занята собственными проблемами, чтобы беспокоиться о том, что происходило в Италии. В моем браке начинали проявляться признаки натянутости, и к тому времени, когда 2 июля 1985 года после трудных родов в нью-йоркской больнице «Гора Синай» родилась моя дочь Александра, я заподозрила, что между нами происходит что-то неладное. Андреа с сестрой приехали навестить меня, и мама тоже была рядом, однако ей пришлось спешно вернуться в Рим, чтобы быть с отцом, который пытался разобраться со своими пошатнувшимися делами. Мать оставалась ровно столько, чтобы увидеть внучку и сказать, какая она красавица.

Общество Сантино ее тяготило. «Этот мужчина тебе не подходит», — повторяла она, чувствуя, что он не подставит мне плечо, когда это будет по-настоящему нужно. Неудивительно, что он уехал через пару недель после ее отъезда, сославшись на дела на Сардинии.

Я провела в больнице десять дней, и мне потребовались еще долгие недели, чтобы оправиться от инфекции, полученной в результате кесарева сечения. Я была настолько слаба, что едва могла стоять на ногах, не то что держать на руках Александру. И жалела только о том, что рядом не было матери, которая могла бы обо мне позаботиться. К счастью, после отъезда Сантино меня выручала Андреа, и с помощью проверенной на практике книги специалиста-педиатра доктора Спока мы с ней кое-как освоили основы.