Во имя любви

Предложение Мошкина повисло в воздухе, так и не найдя отклика в душах и сердцах соратников. Лавриков лишь беспечно отмахнулся и уставился на кончик тлеющей сигареты, зажатой в правой руке между средним и указательным пальцами. Федечка же, помолчав секунды три, соизволил-таки отреагировать на последнюю фразу Александра. Правда, совсем не так, как хотелось последнему.

— Ничего это, Санчо, не даст! — решительно заявил парнишка. Он уже вернул очки на прежнее место, и теперь свет керосиновой лампы отражался от круглых стекол, создавая эффект сатанинского блеска в глазах юного заговорщика. — Хуже будет! Меня, или тетку, или тебя — любого — подстерегут и…

Последний аргумент показался Мошкину очень убедительным. Одно дело — ставить на кон свою собственную жизнь, и совсем другое — безопасность и благополучие близких людей. Санчо очень рельефно представил себе в этот момент, как кто-то может причинить вред его любимой женщине, и огромное страстное сердце Александра болезненно сжалось при этом. Грустными глазами он посмотрел сначала на Федечку, а затем и на Лаврикова. Голос Мошкина невольно дрогнул при следующем волнительном вопросе.

— Клаву подстерегут?

— А это трудно? — саркастически заметил Федечка.

Санчо тяжело вздохнул. Юноша был прав на сто процентов. Подстеречь Клавдию возле магазина сумел бы не то что профессиональный киллер, но и обычный представитель уличной шпаны. Никаких видимых трудностей здесь не наблюдалось и в помине. Мошкин сконфуженно опустил глаза. Возможно, сейчас он, как никогда раньше, явственно осознал истинное положение вещей.

— Обросли мы близкими. — В голосе Александра появилась не присущая ему прежде обреченность. — И стали, оказывается, беззащитными…

Вот, значит, почему воровской закон не терпит исключений из правил. Санчо знал это и раньше, а теперь, что называется, убедился в данном факте на собственной шкуре. Обзаволиться семьей — означало становиться предельно уязвимым. Давать противнику дополнительные рычаги воздействия на тебя. Законы возникают не на пустом месте. Все правильно, все так и должно быть. От досады Александру только оставалось скрипнуть зубами. Что он и сделал, кстати.

— А если иначе? — оторвал Санчо от невеселых размышлений на тему несовершенности жизни задумчивый голос Лаврикова.

Мошкин поднял глаза.

— Что иначе-то? — не сразу врубился он.

— Есть багаж, положенный каждому, — пустился в свойственные ему философские рассуждения Федор Павлович. — Багаж ответственности за других… Может, мы не просто так влипли в эту историю? Может, она послана как проверка?.. Вот есть женщина — люби и спаси. Вот есть ребенок — люби и помоги… — Лавр не смотрел при этом ни на кого конкретно. Рассуждал вроде как исключительно для себя лично. — Главное испытание, после которого — или вверх, или вниз.

— Хватит, пап! — оборвал его словоизлияния Федечка. — Кончай со своей мистикой. Есть заурядная нравственная дилемма — порядочно поступить или не слишком. Такие каждый человек каждый день решает, даже не замечая того.

— Плохо, что не замечая, — парировал Федор Павлович. — Так незаметно все вместе и соскальзываем…

— Ну умник на умнике! — язвительно произнес Санчо, вклиниваясь в дискуссию кровных родственников. — А чего делать конкретно? Смыться? Исчезнуть?

Новое предложение, прозвучавшее из уст соратника, пришлось Лаврикову по душе еще меньше, чем предыдущее. Представив себе картину, как он, бывший вор в законе, спешно собирает свои вещички и дает деру, Федор Павлович пренебрежительно поморщился.

— Я из спринтерского возраста вышел, — ответил Лавр. — И Ольга с мальчиком не очень-то разбегутся… Наконец, это стыдно! От кого скрываться? Людям от… как их?.. От подобия зверей, от нелюдей? Не, я не побегу. Пусть режут, стреляют — не побегу, и все.

Санчо понятливо покачал головой.

— Значит, если исключить термин «жопень», — резюмировал он, — остается безвылазный тупик.

За столом снова воцарилось молчание, и теперь уже стоящий поодаль Кирсанов счел для себя необходимым обнаружить собственное присутствие. Он и так уже слышал достаточно и чувствовал себя из-за этого крайне неловко. Тактично кашлянув, мальчик вышел из-за листвы и оказался в поле зрения заговорщиков.

— Простите… — Он совершил пару осторожных шагов по направлению к столу. — Я слышал… Нечаянно… — Три мужских головы повернулись в его сторону. — И мне кажется, ваши трудности появились из-за меня и мамы. А это нечестно.

— Что нечестно, Иван? — открыто поинтересовался Лавриков.

— Нечестно заставлять других мучиться из-за себя. — Иван выдержал его взгляд. — Я — Кирсанов…

— А я — Санчо, — с усмешкой подхватил диалог Мошкин, надеясь столь незамысловатым образом разрядить ситуацию.

Однако никто не принял его энтузиазма.

— Да помолчи! — одернул Александра сидящий рядом Федечка и даже слегка толкнул соседа острым локтем в объемное пузо.

— Ты еще позатыкай!.. — обиженно огрызнулся Санчо.