Во имя веры

Наваждение исчезает и заменяется другим: я в теле молодой женщины в дурацком неудобном наряде, в кабинете с такими же напыщенными гордецами, соревнующимися друг с другом статусами и кошельком. Каждый из них – невероятный глупец, пытающийся казаться знатоком всей жизни. Ярлыки, регалии и богатство есть мерила всех вещей для них. На самые высшие чувства они смотрят сквозь призму алчности. В этом мире у всего есть своя цена. Даже того, кому несколько часов назад клялись они в верности, теперь готовы продать за пригоршню монет.

Чувствуется привкус табака во рту. Противная горечь, оседающая на губах. Наверное, таково на вкус разочарование или чувство собственного грехопадения, которое безуспешно пытаешься заглушить всеми известными дурманами. Падение… да, наверное, так ощущается этот бесконечный путь в засасывающую пустоту, где нет надежды и веры в свет.

Я вижу вертолет на взлетно-посадочной полосе, жуткое мужское лицо со шрамом. Запястье охватывает тонкая детская резиночка, украшенная бусинкой с дешевым поддельным камнем. Мусор… безделушка… Пропитанная страхом и отчаянием, которым нет предела. Смертью, пришедшей во множестве обличий.

Вижу кровь… кровь невинного, совсем юного, убитого руками того, кто со шрамом, и подобными ему. Вижу алые небеса, замершие в ожидании катастрофы. Погружаюсь в темноту и боль…

С глубоким вздохом, будто вынырнув из ледяной воды, я очнулась в зале. Хрустнули от натяжения ремни на руках. Амнезия исчезла. Теперь я помнила и знала все, что пытались от меня скрыть долгие годы. Храни меня, Обелиск! Твой верный солдат готов исполнить волю Твою…

– Приветствуем сестру, да направит ее Обелиск. Встань, новорожденная! – услышала я голос Настоятеля.

Гаал освободил мои руки, я поднялась, оглядываясь. На лицах тех, кто не скрывался под маской, читались одновременно радость и задумчивость. Вряд ли они проживали то же самое наваждение, но, несомненно, они оказались посвящены в секреты моей памяти.

Я чувствовала каждого, пусть даже лица некоторых скрывались под бронированным стеклом шлема. Казалось, будто мы знакомы целую вечность и никогда не расставались на период потери памяти и странного прошлого. Они – моя опора, защита и поддержка, моя любящая семья и верные соратники.

– Даже мне неведома судьба твоя, ибо столь она витиевата, и только ты сама сплетешь нужную нить. Нарекаю тебя Норна! – торжественно, но и одновременно озадаченно произнес Настоятель. Несколько голосов с восторгом подхватили имя, и оно эхом пронеслось по залу.

– Во славу Его! – отозвалась я. Буря в голове понемногу утихала, стало легко и свободно. Я чувствовала, как мышцы полнятся силой, разум – хладнокровием, а душа – теплом света Его.

– Во славу Его! – поддержал Настоятель. – Теперь ты готова встать в наши ряды и защитить Обелиск. И Он повелел мне проверить твой дух на твердость. Неподалеку от Насосной станции видели неверных. Брат Айзек!

От общей группы людей отделился строгий наставник в укрепленном комбинезоне и подошел к нам.

– Вас доставят туда на вертолете. Задача: выяснить, что замышляют наши враги в этой глуши. Подойдут любые способы узнать информацию. Брат Айзек, пригляди за сестрой. Обелиск говорит мне, что дух ее силен, но она слишком молода, поэтому может легко поддаться соблазну.

– Так точно, Настоятель! Во славу Его! – отчеканил напарник. – Пойдем, сестра.

На выходе из зала нас остановил Гаал.

– Сестра Норна… подожди… – голос звучал очень странно, будто смущенно.

– Что случилось?

Гаал протянул мне на раскрытой ладони кольцо с выгравированным сердцем и ту самую резинку для волос из моего видения. Быть может, ему было дано вторгаться в память и что-то знать, а может, просто понадеялся на свою интуицию, предполагая, что эти вещи значат нечто важное.

– Это твое. У нас не принято отнимать принадлежащее живым, – холодно бросил Гаал. Я пожала плечами, но мелочевку забрала. Мне не хотелось пересказывать ему увиденное. Казалось, мое прошлое буквально переполнено грехом, и лишь одно его очередное упоминание осквернит священные залы Станции и весь орден.

– Идем, сестра, – настойчиво вмешался Айзек. Он явно был не доволен широким жестом брата, но говорить ничего не стал.

Оставив Гаала в одиночестве, мы пошли по змеистым темным коридорам, пахнущим сыростью стен, йодом и ржавчиной металлических перил на лестницах.

– Обелиск, должно быть, вернул тебе память, однако посмею напомнить, что никакой жалости к неверным быть не может. И никакой пощады. Мы берем пленных только по распоряжению Настоятеля. Остальные должны безжалостно уничтожаться. То, что они делают с Зоной, то, что хотят сделать с Обелиском, не заслуживает прощения, – сурово наставлял Айзек. Впрочем, я теперь не нуждалась в подсказках – слишком ярко и живо стояли перед глазами образы всей мерзости неверных, их жестокости и грязи.

Но вездесущий образ женщины в сером комбинезоне так и не исчез. Она будто бы наблюдала за мной со стороны, находясь везде и нигде одновременно, прямо за спиной и совершенно далеко, где-то на другом конце земного шара.