Во сне и наяву

Это заняло у меня минут пятнадцать, после чего, сочтя себя свободной и независимой от всех долгов и обстоятельств, я снова поспешила на третий этаж.

Дверь в третью палату была полуоткрыта. Я просунула голову в щелку и просияла от радости: он был на месте!

Сидел в своей коляске возле стола, задумчиво наклонив голову, и что-то быстро писал в тонкой тетрадке.

Напротив взбивал подушку длинношеий, ушастый паренек лет тринадцати.

Ушастый заметил меня первым. Он прервал свое занятие, громко шмыгнул усыпанным веснушками курносым носом и спросил:

– Это еще кто?

– Где? – не поднимая головы, поинтересовался Ахилл.

– Да вот, в двери. Торчит какая-то пигалица. – Ушастый глянул на меня с неприязнью. Глаза у него были странные, скошенные к переносице и не фокусирующиеся в одной точке. Они блуждали по моему лицу, перемещаясь с носа на подбородок, а оттуда на лоб, нигде не задерживаясь дольше нескольких секунд.

Ахилл наконец оторвался от тетради и посмотрел в сторону двери.

– А, это ты. – Его лицо осталось спокойным и невозмутимым, на нем не выразилось ни оживления, ни недовольства. – Заходи, чего стоишь.

Я только этого и ждала. Мгновение, и я уже стояла рядом с ним, жадно разглядывая каждую черточку его лица, точно стараясь запомнить навсегда.

– Слышь, Толик, да кто она такая? – не унимался ушастый.

Наконец я узнала, как его зовут, моего бога, моего Ахилла. Оказывается, у него было вполне обыкновенное, человеческое имя – Толик. Оно прозвучало сладостной музыкой – То-лик!

Я готова была произносить эти два слога про себя бесконечно. А еще лучше вслух.

Ушастый тем временем ждал ответа, и Толик сказал:

– Она со второго этажа. Вчера вечером бродила здесь и случайно заглянула к нам в палату.

– Салага, – презрительно бросил ушастый и, врезав по подушке кулаком, швырнул ее на кровать. – Охота тебе общаться с недомерками.

Толик слегка прищурился и проговорил холодно:

– Это мое дело. Ты бы лучше топал в столовку, а то завтрак закончится. Кстати, возьми там что-нибудь на мою долю.

– Давай я возьму, – с готовностью встряла я. – Я мигом, туда-сюда.

– Вот-вот, – весло хмыкнул ушастый, – пусть она тебе носит. А я не шестерка. – Он натянул поверх майки серую рубашку и скрылся за дверью.

Толик молча глядел ему вслед. Я ждала, готовая действовать по первому его указанию.

– И как он тебе? – неожиданно поинтересовался Толик, поворачивая ко мне лицо. Глаза у него были синие, похожие на две нерастаявшие льдинки. Их хотелось растопить, отогреть своим теплом, заставить смеяться по-доброму, без едкости и сарказма.

Я пожала плечами:

– Дурак какой-то.

– Дурак – это слишком мягко, – с усмешкой возразил Толик. – Сволочь, каких мало. Третий день его знаю и уже готов придушить собственными руками.

Я невольно взглянула на его ладони, красивые, с длинными, сильными пальцами. Наверное, он мог бы ими свернуть шею ушастому, если бы только…

Я не стала додумывать свою мысль до конца и тихонько вздохнула.

– Вот что, Василек, – решительно произнес Толик и взял меня за руку чуть повыше запястья, – мне надо избавиться от этого типа, и немедленно. Сечешь?

– Да. – Я смотрела на него во все глаза, а рука будто жила отдельно от меня. Она горела, по ней ползали мурашки, и это было блаженством.

– Ты поможешь мне?

– Я?

– Ты. Ты ведь мой друг, верно? – Он требовательно заглянул мне в лицо.

– К-конечно.

– Ну вот. Слушай меня внимательно. Этого гада зовут Михой. Знаешь, откуда он попал сюда?

Я помотала головой.

– Из «обезьянника». Он – «форточник», ну воришка такой, который в квартиры через окна лазает. Ему колония светила, да вот повезло: обнаружили какую-то болезнь, учли возраст и направили в интернат. Он один в этой комнате жил, ему директриса испытательный срок назначила. Если за три месяца ничего ни у кого не стырит, она его здесь, у себя, оставит. А если за старое примется – тогда привет, вытурит в шею.

Я слушала, не понимая, к чему клонит Толик. Он меж тем выпустил мою руку, подъехал поближе к кровати и, пошарив под подушкой, вытащил оттуда какой-то странный предмет.

Он был овальной формы, серебристо поблескивал и висел на длинной толстой цепочке.

– Это часы, – пояснил Толик и открыл крышку. Моему взгляду представился циферблат, разделенный множеством тонких черточек, с двумя черными стрелками посередине – одной покороче, другой подлинней. – Подарок отца, настоящее серебро. Не веришь? – Он перевернул часы на ладони. – Хочешь, покажу пробу?

Я замотала головой:

– Не надо, я верю.

– Тогда соображай. Эта вещица стоит приличных денег. Она должна каким-то образом оказаться у него… у Михи.

– Как… оказаться? – не поняла я.

– Так, – коротко и веско произнес Толик.

– Но… зачем? – проговорила я и тут же все поняла. По моей спине ветерком пробежал холодок, во рту стало сухо и горячо.

Толик смотрел на меня пристально колючими глазами-льдинками. Кончики его губ слегка подрагивали.

– Ну? – спросил он наконец. – Что?

– Но ведь это… это… – Я никак не могла решиться произнести то, что вертелось на языке.