Во сне и наяву

Ни слова не говоря, я взяла у нее дневник с выставленной отметкой и пошла на место. Мысли мои вновь и вновь возвращались к приказанию Толика.

Как сделать то, что он хочет? Куда запихнуть часы, чтобы их обнаружили со скандалом?

Учебный день наконец закончился. Мы пообедали и разошлись по палатам – отдыхать. Светка уже была тут как тут, сидела на кровати, по-турецки поджав ноги, и чувствовала себя превосходно, несмотря на только что полученную проработку от Марины Ивановны.

– Где Маринка? – спросила я ее.

– В больнице. Только что увезли. – На ее лице не было и следа слез или растерянности. Она аккуратно пригладила щеткой пышные блестящие волосы и подмигнула мне. – Ништяк все! Выкарабкается. Базариха сказала, сердце в порядке, а остальное – ерунда.

Я невольно позавидовала ее самообладанию. Вот бы мне такое нахальство – я бы тогда не дрожала от одной мысли о том, что нужно кому-то подбросить чужую вещь.

В палату, воровато озираясь, вошла Людка. В руках у нее был стакан с киселем.

– Девочки, Анфиса далеко?

– Близко, – громко захохотала Светка.

Людка вздрогнула и обеими руками прикрыла стакан.

– Тише, Светочка, не привлекай внимания. Пожалуйста, а то мне попадет.

– «Не привлекай внимания»! – фыркнула Светка. – А на кой черт ты сюда притащила эту гадость?

– Какая ж гадость, Светочка? – слабо возразила Людка. – Кисель, он вкусный. Я его жуть как люблю. Вот, добавку попросила.

– Она попросила, и ей дали, – проговорила Светка со злостью. – Это потому все, что тетка ее в кладовке работает. А нам, проси не проси, ничего не обломится.

Это было неправдой: добавку в интернате охотно давали каждому желающему. Однако и я, и Людка прекрасно понимали, что спорить со Светкой бесполезно.

Людка молча поднесла стакан к губам, собираясь сделать первый глоток.

– Эй, ты, дай сюда. – Светка царственным жестом протянула руку. – Ну кому говорят, давай стакан.

Людкины глаза наполнились слезами. Она затравленно глянула на Светку и вдруг принялась взахлеб глотать кисель. По щекам и подбородку потекла густая розовая жижа.

– Да ты… ты что? – Голос Светки задрожал от ярости. – Значит, так? Не слушаться? Я тебе покажу, как не слушаться! – Она рывком вскочила на ноги и в два прыжка очутилась возле Людкиной кровати. Та тут же перестала хлебать и протянула ей наполовину пустой стакан.

– Получай! – Светка с силой треснула ей по руке. Остатки киселя выплеснулись на голубую, в цветочек, наволочку. Людка в ужасе смотрела, как на подушке расплывается огромное розовое пятно.

– Так тебе! – торжествующе провозгласила Светка. – Будешь спать теперь мордой в киселе. – Она повернулась и с сознанием выполненного долга удалилась в свой угол.

Людка всхлипывала тихо и безутешно. Я подошла к ней и мягко тронула за плечо.

– Да брось ты. Из-за наволочки! Сходи к Жанне, она тебе другую выдаст.

– Она руга-аться бу-удет! – протянула Людка навзрыд.

– Не будет. Ну, может, самую малость, за то, что ты кисель из столовки принесла.

Людка поколебалась, пошмыгала носом и отправилась в бельевую, где обитала Жанна. Вскоре она вернулась успокоенная, но без наволочки.

– Ну что?

– Она сказала, завтра даст. Как раз постели будут менять, а до этого велела потерпеть. Я подушку другой стороной переверну, и делов! – Людка принялась снимать с постели покрывало.

Меня вдруг будто что-то кольнуло. Ну да, завтра ведь вторник, банный день. Всем воспитанникам меняют постельное белье и полотенца. Всегда сама Жанна, собственноручно, у нее пунктик – вдруг недосчитается какой-нибудь простыни или пододеяльника. К тому же далеко не все в интернате могут выполнять даже легкую физическую работу, поэтому Марина Ивановна постановила постелями заниматься только персоналу. А это означает, что…

Я стояла посреди палаты и чувствовала, как губы растягиваются до ушей в торжествующей улыбке. Теперь я могла смело идти вечером к Толику – мне было что ему сказать, чем обрадовать. В голове моей в мгновение ока созрел чудесный план, осуществить который было проще пареной репы. Я намеревалась привести его в исполнение не далее как завтра утром и абсолютно не сомневалась в успехе.

14

После полдника я вновь была на третьем этаже.

Толик, однако, слушать меня почти не стал. Спросил только:

– Ты знаешь, как будешь действовать?

Я кивнула.

– Вот и ладно. Надеюсь, не подведешь. – Он зевнул и искоса глянул на стол, где у него лежала тонкая тетрадка, та самая, которую я уже видела утром.

Я поняла, что мешаю ему – мое появление прервало важное и интересное для него занятие. Но мне отчаянно не хотелось уходить.

Я мялась, переступая с ноги на ногу, ожидая: может быть, Толик не станет меня прогонять и разрешит побыть у него в палате. Но он недовольно нахмурил брови и произнес:

– По-моему, тебе пора. И Миха сейчас вернется, незачем ему видеть, что ты торчишь здесь целый вечер. Гуд бай.

Он не прибавил к своим прощальным словам вчерашнего ласкового «Василек», и это тотчас отозвалось во мне болью в сердце.