Во сне и наяву

Светлане стало не по себе, как только она представила, что где-нибудь встретится с парой-тройкой таких кошечек. Нет, здесь ей точно не нравилось. На большой железной двери, конечно, был засов, но вот окна… Окна тут огромные. А вдруг кошки отважатся пробежаться по мху?.. Хотя нет, не отважатся, да и стекол они, наверное, не разобьют. Но все равно соседство неприятное. Она вспомнила про странного мужика, которого встретила перед тем, как ее схватила Аглая. Мужик был вымазан фикусом. И орал что-то про это… Девочка все еще помнила про судороги, но теперь они уже не казались такими страшными. Светлана достала коробочку и вытащила оттуда один листок. Не раздумывая долго, сдавила, сжала его в кулаке. И фикус сразу выдал много маслянистого сока, так много, что он сквозь пальцы закапал на пыльный пол. И Света стала наносить сок на свои руки. Он очень хорошо размазывался, и того, что она выжала, хватило на обе руки до рукавов майки. Но в листке оставалось масло. Светлана уселась на пол и, завернув брючины, стала размазывать сок по голеням до самых коленей. Затем сжала листок что было силы и тем, что осталось в руке, намазала живот и бока. И лишь после этого выбросила выжатый лист фикуса в угол. Надела куртку, несмотря на то, что в депошке стояла жара, и уселась в углу.

Теперь ей казалось, что кошки ее точно жрать не захотят. Что там кричал странный мужик: «Я намазался фикусом, блевать будешь». Что-то в этом роде.

Она стала ждать пробуждения, зажав в фиолетовой от сока фикуса ладошке золотую монетку. Пусть Лю что угодно рассказывает про время, про поток, но кусака-то попал в ее комнату, почему монетка не сможет?

Глава 24

Светлану разбудил Макс. Колька еще спал.

– Света, – брат стоял рядом с кроватью и говорил тихо, – у тебя опять руки грязные.

А она, не обратив внимания на него, сразу достала из-под одеяла правую руку. Нет. Монеты в ней не было. Разочарование. Она, конечно, пошарила под одеялом по простыне, но без всякой надежды. И ничего не нашла. Встала и, несмотря на удивление брата, вся измазанная сине-фиолетовой краской из фикуса, пошла в ванную. Девочка позабыла про монету. Свету переполняло странное чувство легкости. Она не шла, а летела над полом, ее ноги едва касались его, и то скорее для вида. Светлана зашла в ванную комнату и взяла зубную пасту и щетку, но зубы чистить не торопилась. Решила испытать свою легкость и подпрыгнула на месте. И еще раз, и еще, и еще… Она просто обалдела от того, как высоко удавалось подпрыгивать. И главное, как легко это у нее получалось.

Десять прыжков, двадцать… И всякий раз ее ноги взлетали выше уровня ванны. Девочка остановилась, переводя дыхание. Взглянула на свои ноги, выкрашенные в синий цвет. А еще ей казалось, что она так сможет прыгать полдня без остановки. Ее даже посетила одна неправильная мысль. Девочка подумала о том, что будь у нее эти листья в нужное время, она запросто бы выполнила норматив на звание мастера спорта, причем на любой дистанции. Может быть, даже на спринтерской.

В дверь начали ломиться. Это Колька. Бесцеремонный и всегда считающий, что сестра должна уделять ему столько внимания, сколько потребуется.

Сейчас еще полегче стало, а раньше он спать не хотел ложиться, пока Светлана не сядет рядом на кровать. И не возьмет его и Макса за руки. Так, как это когда-то делала мама. Сейчас хотя бы сами ложиться стали, вставать, одеваться-раздеваться.

– Света-а… – И стук кулачка в дверь. – Света…

– Отстань, Коля! – кричит девочка. – Дай мне помыться!

– А ты там моешься?

– Да, – раздраженно отвечает она.

– А почему вода не течет?

– Коля, отойди от двери, а то сейчас получишь… – обещает сестра.

– Нам тоже нужно мыться, – бурчит Колька. И конечно же, никуда не уходит.

Света раздевается и лезет в ванну, смывать с себя синий сок фикуса.

Иванова огорчила девочку. У мамы ночью был приступ, начались судороги, а потом упало, буквально рухнуло давление. Хорошо, что в эту ночь дежурила Иванова, а не глупая Нафиса. Ольга Александровна стала колоть маме нужные препараты и звонить лечащему врачу. Валерий Сергеевич сказал, что делать, и через час давление стабилизировалось.

– Но судороги были сильные, – говорила Иванова. – Я три месяца таких уже не видела. Камаев сказал, что зайдет сегодня после дежурства.

Огорчение. Камаев Валерий Сергеевич – это мамин врач. Свете он нравился своим позитивом. Он всегда говорил что-то типа:

– Не горюй, Светлана, я вам выпишу этот препарат, колите пока его, а если через пару месяцев состояние мамы не улучшится… Посмотрим… Попробуем еще кое-что. Я пока почитаю, подумаю…

Папа говорил, что он слишком молод, но девочка совсем не считала это недостатком. Ей очень нравился оптимизм Камаева:

– Ничего, твоя мама должна проснуться. Ты, главное, с ней почаще разговаривай.

Она отвела братьев в садик, вернулась, отпустила Иванову, стала проводить с мамой гигиенические процедуры и ждать папу со смены, когда в домофон позвонили. У папы был ключ. Пришел отец Серафим.