Во сне и наяву

Девочка вышла из забегаловки голодной. Пахомов предложил идти в школу, чтобы классная не стала звонить родителям, но Света отказалась, сказав, что у нее дела. Тогда Пахом сказал, что пойдет с ней. Но девочке этого не хотелось, и она отказала ему. И как он ни навязывался, Света от него ушла. Пусть в школу идет. А сама побежала домой, по пути заглянув в магазин. Накупила много всего вкусного и себе, и папе, и близнецам, аж на полторы тысячи набрала. Пришлось соврать отцу, что нашла две тысячи. Он поверил и не ругал за то, что она не пошла в школу. Хотя и высказал ей, что надо было поэкономить деньги, но сделал это без особой строгости.

Папа вечером ушел на «салаты», а Света с нетерпением ждала. Ей очень хотелось решить один вопрос. Самой решить, без папы, и так, чтобы больше этот вопрос не всплывал.

И вот пришла на смену Иванова. Она еще не разулась, как Светлана спросила:

– Вы просили у папы денег? Ну, чтобы он вам больше платил.

– Я у отца просила, ты тут при чем? – как-то зло отвечала сиделка.

Этот ответ сразу встряхнул девочку, и в первый раз за год знакомства она произнесла серьезно:

– Раз спрашиваю, значит, нужно.

Иванова хотела пройти из прихожей в комнату, но Светлана загородила проход. Первый раз девочка была с ней так непочтительна. Сиделка удивленно остановилась, уставилась на нее, но Света не отошла, да еще и смотрела сверху вниз. И Ольга Александровна сдалась, смирилась и произнесла:

– Я просила повысить мне зарплату… Добавить триста рублей за смену. И мы с отцом…

Она не договорила. Светлана подняла руку, в которой держала деньги. Света помнила, сколько просила Иванова:

– Тут вам за следующий месяц, больше у папы не просите и даже не напоминайте ему, и не говорите, что я вам плачу.

– Откуда у тебя деньги? – спросила сиделка не очень дружелюбно.

– Работу нашла, – ответила девочка.

– Что же это за работа такая? – ехидно поинтересовалась Ольга Александровна. Тем не менее деньги взяла.

– Не ваше дело, – сухо ответила Светлана, сама себе удивляясь. – Отцу ничего не говорите.

– Как скажешь, – буркнула Иванова.

И только после этого Светлана освободила ей дорогу. Сиделка прошла в комнату к маме, а Света в ванную. Там, закрывшись, она встала перед зеркалом. Она была очень горда собой. Да, сегодня очень хороший день. Она заработала денег, пнула в морду барыгу и одержала маленькую победу над суровой сиделкой. Да, сегодня она молодец!

Он ехал в такси и смотрел на темный петербургский дождливый вечер, что проплывал за окном автомобиля. Огни, огни за мокрым стеклом. Красные фонари стоп-сигналов, белые фонари фар. Машина сворачивает на набережную Карповки. Приехали. Виталий Леонидович дает водителю шесть сотен рублей, выходит. Вот нужный дом. Набережная Карповки, восемнадцать. Он не торопится перебраться на нужную сторону, стоит над водой, закуривает сигарету. Ему не очень-то хочется туда идти. Он просто тянет время, хотя смысла в это нет никакого. Все равно придется. Холодные капли падают ему на лицо, на сигарету. Роэ собирается и, дождавшись «окна» в потоке машин, переходит улицу.

Мрак. Фонари почти не дают света. Он заходит в темную подворотню. Так и есть, он заранее знал, чем тут будет вонять. Моча и крысы. На другие запахи тут не следовало рассчитывать. После подворотни сразу узкий двор-колодец, где вместо светлого квадрата неба над головой чернота и холодный дождь. Роэ поднимает голову. Грязные окна черного колодца. Какое ни возьми, все страшные. Их не мыли много лет, поэтому в квартирах не выключают свет даже днем. Его интересует второй этаж. То окно, что ему нужно, завалено до половины мусором, черная рама почти сгнила. Значит, хозяева не сменились. Роэ заходит в подъезд, у него есть ключ от входа. Давно сделал, как и ключ от двери нужной ему квартиры. Темень, древняя лампа под высоким потолком еле светит. Кошки. К запахам улицы прибавляется запах кошек. Здесь, в подъезде, он особенно сильный, до тошнотворного. Виталий Леонидович поднимается на второй этаж по заляпанным стертым ступеням. Останавливается у одной двери, прислушивается. Кнопка звонка – бутафория. Никогда не работала. Роэ слышит, что в квартире кто-то есть. Впрочем, по-другому и быть не может. Он, тихо позвякивая ключами, аккуратно, чтобы не шуметь, отпирает старую дверь. Дверь, зараза, скрипит, когда он ее раскрывает. А почти на пороге, в полумраке прихожей, его встречает… голый ребенок не старше одного года. Ребенок грязен и чумаз, его голова в два раза больше положенного. Он улыбается Виталию Леонидовичу, тянет к нему грязную руку. Роэ, придерживая полы плаща, чтобы, не дай бог, не прикоснуться к грязному ребенку даже одеждой, тихонечко закрывает входную дверь и идет по темному коридору на свет к кухне.