Во сне и наяву

Вонь, кошачью вонь ни с чем не спутать, его дорогие ботинки на кожаной подошве прилипают к полу, тут что-то липкое, везде грязь. А вот и они. Кошки сразу две. И это не все, что тут обитают. Роэ уверен в этом. Хозяевам квартиры кошки необходимы для того, чтобы забивать запах. Роэ давно заметил: там, где живут кошки, эти ублюдочные животные, высока вероятность встретить еще более мерзких тварей.

Роэ беззвучно встал в проходе двери, он любил появляться неожиданно, любил заставать врасплох, и это у него получалось хорошо. За черным от грязи столом сидела черноволосая, с давно немытой башкой, костлявая и широкоплечая баба, она вылупила на него водянистые глаза. Баба явно не ожидала его увидеть. Она что-то прохрипела. А сидевший на отвратительном полу у раскрытого и давно размороженного холодильника парень открыл рот, широко открыл и запищал:

– Ты не должен так к нам заходить, Роэ! – Причем слова он не произносил, они вылетали из его глотки сами, ни губы, ни челюсть, ни язык не шевелились. Нудный, монотонный звук просто шел из его горла. – Мы тебя не звали!

– Вы бы хоть раз в десять лет делали тут уборку. Помойте хотя бы стены и стол, раз уж на все остальное вас не хватает, – Виталий Леонидович морщится.

– Ты здесь нежеланный гость, Роэ! – все так же не шевеля губами выдает этот чудной парень. – Матушка уже недовольна тобой. Мы тебя не приглашали!

– Плевать я хотел на твои приглашения, Рузик, заткни свой рупор и позови сюда мамашу, – холодно бросил Виталий Леонидович, по рассеянности прислоняясь светлым плащом к грязному косяку. К нему направилась молодая кошечка, хотела понюхать его брюки, но Роэ откинул ее ботинком. Брысь, мерзость.

Костлявая баба смотрела на него неотрывно, а Рузик, не вставая со своего места у холодильника, произнес:

– Коготь говорит, что распорет тебе брюхо, если ты не уберешься.

– Да-да. – Роэман помахал рукой костлявой бабе. Он, конечно, храбрился, но на самом деле с этой уродиной нужно держать ухо востро. – Хорошо, распорет, но сначала я поговорю с мамашей.

Баба вращала своими тупыми зенками, пытаясь нагнать на Виталия Леонидовича страху. А Рузик попыхтел раздраженно и спросил:

– Матушка хочет знать, о чем ты хочешь говорить?

– Дело обычное. Надо найти червя, – не стал тянуть Роэман.

– Ты дурак, Роэ, матушка сказала, что ты жратва жуков-могильщиков, вонючая крыса и что она не будет искать для тебя червей. Матушка сказала, чтобы ты убирался, – пропищал юноша.

– Скажи старухе, что я тоже ее люблю, а еще скажи, что червь входит где-то на юге… – начал Виталий Леонидович, словно не слышал последних слов Рузика.

– Ты, что, не слышишь меня? – Рузик раззявил свою пасть еще шире и пищал уже весьма громко.

– Да слышал я тебя, придурок ущербный, – небрежно сказал Роэ и продолжил: – Скажи старухе, что червь воняет гарью. Ирра его быстро найдет.

Да, он знал, что это произойдет.

Одно упоминание гари все изменило. И Коготь, и Рузик замерли, Роэ понял: сейчас они оживленно разговаривают с мамашей. И разговор был недолгим. Виталий Леонидович услышал, как за его спиной скрипнула дверь.

Ну вот, теперь начнется настоящее дело. Старая тварь выползает из своей вонючей берлоги. Он поморщился, когда у его ног, одна за другой, пробежали три кошки и жирный, кажется, собирающийся подохнуть кот. Хозяева этой очаровательной квартирки зашевелились. В темном коридоре шумно засопел, задышал большой мужичара, судя по всему, один из мужей-трутней старухи. Хлопнула дверь. Кто-то стал подвывать.

«Ожили? Как я вас всколыхнул! А вы как думали, уроды? Разговор будет про гарь. Иначе стал бы я мараться, не будь дело серьезным?» – думал Роэ, отходя от прохода, чтобы впустить на кухню инвалидное кресло со скрюченной старухой и толкающей его здоровенной бабой в старом халате с отечными ногами и еще более отечной мордой.

Старуха затрясла башкой, подняла на него глаза, пытается поймать его взглядом, а зенки мутные, на первый взгляд безумные. Но это на первый взгляд. Она заговорила сама, без помощи Рузика. Руки скрючены древним артритом, сама кособокая, башка едва не лысая, вся в старушечьих пятнах, давно не меняла себя. Старуха трясется и трясется, но говорит твердо, голос ровный:

– Нет мне дела до твоего червя, Роэ. И зря ты к нам ходишь, засну я, не угляжу, а Коготь тебя разорвет. Жратвой нашей станешь.

Сама рухлядь древняя, а зубы у нее, как у молодой. Ну, зубы ей нужны для дела. Пожрать, тварь, не дура.

– Подавитесь, – сухо отвечает старухе Виталий Леонидович, это было лишнее, не нужно их провоцировать. Просто не сдержался, но слово вылетело, и он продолжает: – Мамаша, ты, видно, не расслышала, что я говорил. Так я повторю. Червь воняет гарью. Червь ходит за Черту. Его нужно найти. Или ты думаешь, что не нужно?

Старуха сморит на него мутными глазами, трясет башкой, долго молчит и наконец отвечает:

– Ирра занята, мне нужно новое сердце.

Могла бы не говорить, это Виталий Леонидович и сам видел. Старуха давно не свежая. Ей нужно обновление.

– Ирра ищет мне сердце, – повторила старая, – и корм моим детям. Ей не до червя.