Во тьме безмолвной под холмом

– Они не люди. Я же сказала. Почему вы не слушаете? Это были… я не знаю, кто это был. Не люди. Твари. Не знаю какие. – Кейт покачала головой. – А теперь вы мне не верите. Думаете, я спятила. Я же говорила…

– Никто не думает, что ты спятила, милая, – сказала Милли.

– Нет, вы так думаете. Вы думаете.

– Милая, мы здесь, чтобы тебя выслушать, – сказала Милли. – Ты там была. Мы – нет.

– Пожалуйста, – добавила Элли, выждав мгновение; если все будут говорить одновременно, девочка может растеряться. – Доктор Эммануэль все правильно сказала. Ты там была, а мы нет. Никто тебя ни в чем не обвиняет. Никто не думает, что ты ненормальная. – Она поморщилась и мысленно обругала себя, но слово не воробей. – Пожалуйста, просто расскажи нам, что ты видела.

Кейт допила воду до конца и смяла стаканчик в руке. Милли принесла ей еще один и положила рядом с ней на стул упаковку салфеток.

– Вдруг понадобятся, – сказала она. Губы Кейт шевельнулись, но она не издала ни звука.

Часы на стене тикали; Элли заставляла себя не смотреть ни на них, ни на телефон. Не дави на свидетельницу, не заставляй ее чувствовать давление. Она уже раздумывала, не предложить ли ей прервать допрос, когда Кейт заговорила.

– Ужасные, – повторила она и покачала головой. – Простите. Заладила как попугай. Они… они были… – Пауза, потом глубокий вдох. Она заговорила уже спокойнее, стараясь как можно точнее описать увиденное. – Очень… бледные. Как черви или опарыши. Понимаете? Каких можно найти под камнем. Тощие-претощие. Кости торчат напоказ. Они походили капельку на людей, но стояли на четвереньках, а их руки и ноги…

Она прервалась и сделала несколько глубоких, медленных вдохов.

– Они были очень длинные, – сказала Кейт. – Руки и ноги были очень длинные. То есть до смешного. Они выглядели бы глупо, если бы не стояли у нас под окнами, пытаясь забраться в дом… – Она опять умолкла.

– Может, сделаем перерыв? – предложила Элли.

Кейт покачала головой.

– Нет, – наконец сказала она. – Итак, смотрите. Бледные-пребледные. Худые-прехудые. Безумно длинные руки и ноги. Они ходили на четвереньках. Их пальцы… они скреблись ими в окно. Ужасные пальцы. Наверное, почти фут длиной. А их лица…

Она снова покачала головой.

– О. И они носили… они все кутались в какую-то ткань. Типа больших простыней. Как плащ, или… накидка, или что-то типа того. Я знаю, как это звучит. Я знаю, как это звучит.

Элли не проронила ни слова, Милли тоже. Кейт высморкалась, вытерла глаза и уставилась на комок бумаги, поворачивая его то так, то эдак.

– У них не было глаз, – добавила она. Спокойно так, как бы между прочим. – Вообще никаких. Просто… – Она провела рукой по глазам. – Гладко. Знаете, как… как лоб? Никаких следов глазниц. Просто гладко. И морды, и… и зубы. Как у крыс. Большие острые желтые зубы. А потом… – Вдох. Глубокий. – Потом погас свет.

Кейт положила скомканную салфетку на стул и потерла ладонью бедро.

– Один из них пробил рукой окно, – сказала она. – Крови не было, или я не видела. Он как будто даже не порезался. Папа крикнул, чтобы мы из гостиной бежали в коридор. Тут я смотрю, а входная дверь… она уже на соплях держится. Потом слышу – стекло наверху разбилось. Мама. Кричала. Папа крикнул нам уходить с черного хода. Мы – на кухню, Рик и я, но я увидела в окне еще одного. А потом вылетела входная дверь. Ее просто вышибли. Она угодила в папу. Он – в крик. В смысле, от боли. А потом появилась одна из этих тварей. Эдакий огромный и ужасный, мать его, паучище. И давай башкой вращать, типа прислушивается. Или принюхивается. Может быть, и то и другое. А папа все ор… кричал. – Элли поняла: она хотела сказать «орал», но язык не повернулся; ей была противна мысль, что ее папа мог орать. Орут маленькие дети. Истерички. Люди, потерявшие от ужаса всякое самообладание. – Его голова… повернулась. – Она сама изобразила это движение, не переставая говорить: повертела головой и резко остановилась. Механически, будто робот. – А потом оно кинулось на него. И папа… папа. – Кейт умолкла, покачав головой. – Он орал, – проговорила она наконец.

Настенные часы тикали; Элли снова поборола искушение на них взглянуть. Мгновения шли, а Кейт молчала. Элли прочистила горло.

– Что произошло дальше?

– Больше деваться было некуда, – сказала Кейт. И вдруг затянула: – Некуда бежать, детка, негде скрыться[7]… – Осеклась, зажав рот ладонью. На глаза опять навернулись слезы. Она глубоко вздохнула, вытерла их и продолжила как ни в чем не бывало: – Только в кладовку. На двери засов. Я подумала, может… Я затащила Рика внутрь и закрыла дверь. Я подумала, что они могут… – Она снова прикрыла рот, потом убрала руку. – Они могли бы… маму и папу. А потом оставить нас в покое.

Элли подумала, не сказать ли девочке, что она ничего не могла сделать, что с ее родителями к тому времени уже было покончено, и единственное, на что она могла надеяться, – что описанные ею невозможные налетчики удовлетворятся добычей, а их не тронут; что Грант и Сэлли хотели бы, чтобы она выжила. Но никакая логика не избавит Кейт от чувства вины.

– Что произошло потом? – спросила Элли.