Во тьме безмолвной под холмом

Элли хотела что-то сказать, но остановилась. Тут не было ничего невозможного. За закрытыми дверями чего только ни делается – домашнее насилие, наркотики, токсичные отношения. Иногда имеются признаки, задним числом вполне очевидные, но на тот момент кажущиеся ерундой. А порою все всплывает на поверхность, когда становится уже слишком поздно. Она вспомнила один из самых вопиющих случаев, с которым ей довелось работать в Манчестере. Всего в паре улиц от нее жила семья; с отцом Элли несколько раз сталкивалась в магазине на углу, махала матери, когда та спешила с детьми в школу. Отец был вполне приятный человек – веселый, дружелюбный. Управляющий банком. И вот однажды Элли отправили к ним с проверкой, потому что родители неделю не показывались на работе, а дети – в школе.

На дворе лето[8]. Машина на подъездной дорожке. Шторы задернуты. Дверь никто не открывает. Делать нечего – Элли разбила окно во внутреннем дворике и проникла на территорию.

Сад зарос буддлеей; первый знак беды, как стало ясно потом. Уже месяц ее никто не трогал. Буддлея – сущий кошмар для садовода, если позволить ей укорениться, а они позволили. До того как разбить окно, Элли чувствовала лишь ее сладкий, медвяный аромат; от запаха, который она ощутила потом, ее чуть не вывернуло. Смрад, струившийся из разбитого окна, перекрыл благоухание.

Муженек страдал игровой зависимостью и совершал растраты, чтобы выплачивать долги. Пытаясь выгадать время, он перекидывал деньги со счета на счет, и с каждым разом ему требовался все больший выигрыш, дабы покрыть недостачи. Втайне от жены он заложил дом, но тайное вот-вот грозило стать явным. Элли даже пожалела бы его, поступи он иначе.

Никаких следов борьбы; в чашках нашли недопитое какао, сдобренное гамма-оксимасляной кислотой. Задушив жену и детей, муж лег рядом с ними и перерезал себе глотку строительным ножом.

Домик стоял в тупичке в ряду одинаковых новостроек. Чистенький, нетронутый и опрятный, лишь задернутые шторы в то утро отличали его от остальных. С тех пор Элли не могла смотреть на подобные дома, не задаваясь вопросом, что происходит за их дверьми. От этого собственная терраса девятнадцатого века была ее сердцу еще милее.

О да. За закрытыми дверями могло происходить что угодно. Курганное подворье – еще один наглядный пример.

– А как насчет Харперов? – спросила Милли. Великие умы мыслят одинаково. – Ты сама сказала, что они шизу включили.

Элли не удержалась от смеха:

Шизу включили, доктор?

Милли тоже засмеялась:

– Хорошо сказано, да?

– Воистину. – Элли наконец подавила смех. – Шизу включили, – повторила она. – Но судя по тому, что говорила Лиз… не похоже, что это они. Она все твердила: «Ночью Они придут за тобой».

– Может, имела в виду своих сыновей. Или они, ну, понимаешь, надевают свои прикиды и перестают быть самими собой. Вроде как альтер-эго. Джекилл и Хайд.

– Возможно. – Это было наиболее рациональное объяснение, однако интуиция не принимала его. Но если это не Харперы, то кто? – Эти чертовы знаки, – проговорила Элли. – Они что-то значат.

– Ну да, – закатила глаза Милли. – Это же знаки. Им положено что-то значить. – Она поджала губы. – Я скажу, с кем тебе надо поговорить.

– С кем же?

– С пастором Мэттом.

– С Мэттом Уильямсом? Зачем?

– Даже если ты не веришь в дьявола, некоторые в него верят. Ты не веришь в Бога, но люди почитают Его. Так что не обязательно верить в дьявола, чтобы верить в дьяволопоклонников, правильно?

– Ну допустим.

– Ну и?

Элли попыталась представить лицо Тома Грэма, если бы он услышал этот разговор («Слишком богатое воображение, Элли, копу только вредит!»), но не смогла. На дворе смеркалось, скоро стемнеет. А ночью верить в дьявола намного, намного легче.

19

Позже, сильно позже, когда Джоэль затих и задремал у нее на руках, Джесс осторожно уложила его в колыбельку и потихоньку-полегоньку отодвинула комод от двери, после каждого толчка прислушиваясь, не услышал ли кто. Открыв дверь, сняла туфли, в одних чулках прокралась на площадку и стала осторожно спускаться по лестнице.

Она знала дом, каждую его скрипучую доску, знала, куда можно ступать, а куда нельзя, если не хочешь, чтобы тебя услышали; знала, какие звуки издает ее родня и что они означают. Пол напевал – глухое немелодичное мычание безошибочно свидетельствовало, что он пьян в стельку. Стало быть, сегодня к ней уже не полезет. Остальные переговаривались, заглушая мычание Пола. Джесс на цыпочках спустилась по лестнице на следующую площадку, прислушиваясь.

– …эта сука Элли Читэм, – говорила маманя. – В каждой бочке, блядь, затычка.

– Они и до нее доберутся, – отвечал Фрэнк. – Разве нет?

– Да уж по-любасу. А коли даже и не сегодня, так завтра…

– Ух, бля, я б поглядела, – вставила Кира. – То-то она обосрется, когда Они ее схватят…

– Да, да, Кира, все верно ты говоришь. А теперь смени нахрен пластинку, Христа ради. Она блядская легашка и у всех нас вот уже где сидит, но ей все равно хана. О ней беспокоиться нечего. Я думаю о нас.

– О нас? А нам-то че стрематься? – в голосе Киры звучала паника. – Лиз, ты ж говорила, мы сделали все, что могли…