Во тьме безмолвной под холмом

Джесс не отличалась крепким сном даже до того, как Пол сделал свое грязное дело: поди угадай, когда вспыхнет очередная склока с мордобоем или маманя с ноги распахнет дверь спальни, чтобы вытащить Джесс из постели и вздрючить за какую-нибудь оплошность. Неудивительно, что Джесс постоянно страдала от усталости.

Когда она добралась до деревни, то едва не валилась с ног и почти не чувствовала пальцев от холода. Вдобавок натерпелась страху, столкнувшись с миссис Кэддик: Джесс знала ее в лицо, знала, что та ненавидит всех Харперов, и знала, за что. Взгляд женщины напугал ее. Но тут появилась доктор Эммануэль, что-то сказала – и прямо у Джесс на глазах выражение лица миссис Кэддик изменилось. В нем появилась жалость. Все лучше, чем ненависть.

Вдвоем они провели ее в церковь через толпу выживших – дрожащих, с затравленными глазами. В самый дальний угол. Подальше от остальных. Она не одна из них и никогда не будет. Ладно, лишь бы не трогали.

– Давай-ка это снимем. – Доктор Эммануэль помогла Джесс избавиться от рюкзака. – Ептыть, да он весит тонну. Что там за херовина?

Она матюгалась не хуже Киры, но все равно по-другому. Кирины ругательства были острые, как стекло, твердые, как камни, она и бросалась ими – особенно в Джесс – как камнями, чтобы ранить и причинять боль. В словах доктора Эммануэль не было ни жестокости, ни злобы. Они были как кусочки цветной бумаги, которыми забрасывают молодоженов, Джесс такое в фильмах видела. От ругательств Киры она вздрагивала и съеживалась в комочек, а тут хотелось улыбаться.

– Библия, – сказала она.

– Библия?

– Семейная Библия. – Джесс взяла доктора за руку. – Надо Элли показать. Она должна увидеть. Это поможет.

Если вообще что-то поможет.

– Хорошо, присядь. – Доктор Эммануэль закутала ее в несколько одеял.

– Джоэль, – проговорила Джесс, осознав, что в какой-то момент малыша у нее забрали. – Малютка Джоэль…

– Он в порядке, милая. – Доктор Эммануэль погладила ее по волосам. – Ты хорошо его согревала. Мы о нем позаботимся. А тебе сейчас нужно позаботиться о себе.

С ним все в порядке. Доктор Эммануэль сказала, что с ним все хорошо. Кто-то подошел и что-то передал доктору Эммануэль. Кружку.

– Вот, милая, попей.

Чай. Горячий. Сладкий. Обжигающий.

– Доктор Эммануэль.

– Милая, ну я же просила: Милли.

– Милли.

– Да?

– Библия, – повторила Джесс.

– Я тебя услышала, милая. Я покажу ей, как только встречу.

– Хорошо.

Кто-то окликнул доктора Эммануэль; Милли оглянулась и скорчила гримасу.

– Долг зовет, – пробормотала она. – Тара?

Подошла девочка: примерно ровесница Джесс, плюс-минус год. Немножко выше ростом, но почти такая же худая. Правда, по-другому: стройная, жилистая, крепкая. Почему-то она казалась знакомой. На кого она похожа?

– Присмотри за ней, ладно? – сказала Милли. – Если что-то случится, сообщи.

– Обязательно. – Девочка смотрела на Джесс с непроницаемым видом. Это лицо, оно похоже на…

– Спасибо, Тара. – Милли встала. – Скоро увидимся, Джесс, милая.

Тара. Услышав это имя во второй раз, Джесс сразу поняла, что к чему. Девочка походила на мать – лицо более юное, более нежное, но без сомнения это была дочь Лоры Кэддик. Она смотрела на Джесс без всякого выражения, а по глазам ничего нельзя было прочесть. Что должна сказать Джесс? «Мне жаль»? «Я знаю, каково это, со мной было то же самое»?

Так она ничего и не сказала, и оказалось, что в этом нет нужды.

– С тобой все будет хорошо, – заверила Тара Кэддик. – Успокойся. Я за тобой присмотрю. Никто тебя не обидит.

– Спасибо, – прошептала Джесс чуть не плача. Маманя годами вдалбливала ей, как все вокруг ненавидят Харперов. Для них мы все отбросы, потому что остаемся самими собой. Все, что у тебя есть, Джесс Харпер, это твоя семья, заруби на носу. Там, во внешнем мире, все готовы тебя прирезать при первом удобном случае. Оказалось, не все. Закрывая глаза, Джесс подумала, что все это может быть уловкой: ничто не мешает Таре перерезать ей во сне глотку, – вот только не верилось в это ни капельки.

Закрыв глаза, девочка устроилась поудобнее, насколько позволяла сгорбленная спина. Шевеля губами, она стала молиться любому богу, готовому внимать таким, как она, чтобы ей ничего не снилось.

Джесс действительно ничего не приснилось, но и поспать ей толком не дали. Она заморгала в своем коконе из одеял, разбуженная звуком моторов. И гомоном. Люди в церкви переговаривались – недоуменно, с надеждой, встревоженно.

Шум приближался. В реве одного из моторов слышалось эдакое поперхиванье, слишком хорошо знакомое Джесс.

Лиз поставила трактор на нейтралку и заглушила мотор. Жители деревни оцепенело стояли на улице перед Соборной церковью, которая была в том же состоянии, что и остальные здания: разгромлена, разграблена, над дверью – Знак. Вся богомольная херня оказалась бесполезна: когда ночью пришли Они, Иисус и молитвы ничего не дали.

Лиз выбралась из кабины, потом полезла обратно и достала из-под сиденья дробовик. Кира тоже слезла, отстегнула винтовку и сняла с предохранителя, задыхаясь от возбуждения.