Во тьме Эдема

Вот только теперь это уже не была Поляна Круга, потому что Круга-то больше и не было. Жуткое зрелище, если честно. Как будто встретил в лесу знакомого, окликнул, тот обернулся — и оказалось, что у него выпали зубы и язык, а посередине лица зияет огромная дыра. Казалось, люди боятся приближаться к пустому пространству, где раньше был Круг. На Гадафщины и Эскренные все привыкли выстраиваться вдоль края поляны, поодаль от камней, а сейчас и вовсе отступили к самым древосветам и толпились под ними, тесно прижавшись друг к другу, лишь бы подальше от места, где лежали камни. От этого пустота посредине поляны выглядела еще внушительнее и страшнее.

А еще в тот день была мудь. Несколько часов назад на лес опустилось облако, окутало верхушки деревьев, так что растущие там фонарики-светоцветы превратились в расплывчатые капли света. Накрапывал мелкий дождик — не ливень, как бывает в горах по краям долины, а равнинная изморось, похожая на сырой туман. Было жарко и душно. Кожа блестела от дождя и пота. Казалось, будто нет ни неба, ни деревьев, и этот мрачный пятачок посреди леса, эта поляна с дырой посредине осталась совсем одна на свете — тесная пещерка без воздуха, окруженная пустотой. Не было видно ни летучих мышей, ни махавонов, потому что в мудь они не летают, а прячутся где-нибудь, чтобы не намочить крылья, и ждут, пока облако рассеется.

Лица у всех были серые от усталости. С Гадафщины все расходились с тяжелым сердцем, но хотя бы надеялись выспаться. А теперь еще и это! Многие женщины плакали, впрочем, кое-кто из мужчин тоже. Остальные стояли с каменным видом. Им нужно было на кого-то наорать, найти виновного в том, что случилось.

Старейшины устроились не в центре поляны, как на Гадафщине. Им это было не под силу. Помощники расчистили для них местечко сбоку просеки, уложили туда бревна, покрытые шкурами, и усадили стариков. Казалось, Ступ вот-вот испустит дух.

Каролина и Совет стояли на опустевшем месте посередине поляны, далеко от нас. Строгая седая Каролина была в бешенстве. Ярость бурлила у нее в душе, как смола в стволе подрубленного дерева, которое уже готово упасть и только ждет последнего толчка; тогда смола ударит в небо, обожжет и покалечит всех, кто окажется рядом. Вокруг Каролины столпились члены Совета; была там и коротышка Джейн, чертова Секретарь-Ша. Все кипели гневом, как и Каролина, — все, кроме Беллы Красносвет: вид у нее был совершенно больной, того и гляди хлопнется в обморок.

* * *

Наконец пришел Джон — бедняга, один-одинешенек. Появился откуда-то со стороны Лондонцев. По поляне пронесся общий вздох, и те, кто стояли в той стороне, отпрянули, пропуская Джона, как будто боялись к нему прикоснуться, чтобы не подцепить какую-нибудь гадость.

Повисло зловещее молчание. Казалось, даже дети понимали, что сейчас нельзя плакать. Джон на негнущихся ногах, с прямой-прямой спиной и гордо поднятой головой вышел на середину поляны, готовый принять свою участь, какой бы та ни была. Но он был бледен и не смотрел по сторонам, а только прямо перед собой. (Наверно, с таким вот видом Джон стоял перед леопардом.) Не дойдя трех-четырех шагов до Каролины, он остановился.

Ему было всего двадцать бремен. Пятнадцать лет, если по старому счету.

— Это ведь твоих рук дело? — уточнила Каролина.

Три-четыре секунды стояла гробовая тишина.

— Да, это сделал я, — тихо проговорил Джон. — Потому что…

— Я не желаю знать, почему ты это сделал.

— Я сделал это, потому что…

— Я не желаю об этом слышать, ты меня понял?

— Я сделал это, потому что я…

Тут Каролина шагнула к Джону и что было сил залепила ему пощечину, да так, что он чуть не упал. Было заметно, что Каролина даже руку себе отшибла.

— Эти камни сложили твои предки, прапрадед и прапрабабка, — прошипела Каролина ему в лицо, — чтобы обозначить особое место, в котором наша Семья ступила на эту планету и где мы должны ждать, пока за нами прилетят с Земли. Мы чтили эти камни, берегли и ухаживали за ними на протяжение шести поколений. Это особые камни, которые выбрали Томми и Анджела и своими руками положили на то самое месте, где они с тех пор и лежали до этого дня. А ты, в двадцать бремен от роду, наглый трусливый сопляк, — на этих словах ее голос сорвался в придушенный визг, — вообразил себя умнее всех живых и тех, кто когда-либо жил.

— Не ругай его слишком сильно, Каролина, — пробормотала у нее за спиной Белла. — Не забывай, он всего лишь ребенок.

— Всего лишь ребенок? — выкрикнул Дэвид Красносвет и вышел из толпы на середину поляны.

Ох, до чего ж он был страшен! Злобный уродец с короткими толстыми руками и ногами, с красным, вечно трясущимся слюнявым мышиным рылом. И ведь не все мышерылы такие, как Дэвид. У моей родной сестры Джейн тоже лицо, как рыльце у летучей мыши, но добрее человека не сыскать. Дэвид же был жестоким, суровым и черствым, а из-за мышиного рыла казался еще более жестоким, суровым и черствым.