Во весь голос

                              к восставшим рабочим, —

одно желанье,

                           единая мысль.

Поехал,

               покорный партийной воле,

в немецком вагоне,

                                     немецкая пломба.

О, если бы

                     знал

                             тогда Гогенцоллерн,

что Ленин

                    и в их монархию бомба!

Питерцы

                  всё ещё

                                всем на радость

лобзались,

                    скакали детишками малыми,

но в красной ленточке,

                                            слегка припарадясь,

Невский

                 уже

                        кишел генералами.

За шагом шаг —

                               и дойдут до точки,

дойдут

             и до полицейского свиста.

Уже

        начинают

                           казать ноготочки

буржуи

              из лапок своих пушистых.

Сначала мелочь —

                                    вроде малько́в.

Потом повзрослее —

                                        от шпротов до килечек.

Потом Дарданельский,

$$$$$$$$$$$$$$$$$$$$в девичестве Милюков,

за ним

             с коронацией

                                       прёт Михаильчик,

Премьер

                 не власть —

                                        вышивание гладью!

Это

       тебе

               не грубый нарком.

Прямо девушка —

                                   иди и гладь её!

Истерики закатывает,

                                         поёт тенорком.

Ещё

        не попало

                           нам

                                  и росинки

от этих самых

                           февральских свобод,

а у оборонцев —

                               уже хворостинки —

«марш, марш на фронт,

                                             рабочий народ».

И в довершение

                               пейзажа славненького,

нас предававшие

                                 и до

                                         и пото́м,

вокруг

             сторожами

                                  эсеры да Савинковы,

меньшевики —

                              учёным котом.

И в город,

                    уже

                           заплывающий салом,

вдруг оттуда,

                        из-за Невы,

с Финляндского вокзала

по Выборгской

                             загрохотал броневик.

И снова

                ветер

                          свежий, крепкий

валы

         революции

                              поднял в пене.

Литейный

                    залили

                                 блузы и кепки.

«Ленин с нами!

                              Да здравствует Ленин!»

– Товарищи! —

                              и над головами

                                                           первых сотен

вперёд

             ведущую

                              руку выставил. —

– Сбросим

                      эсдечества

                                          обветшавшие лохмотья.

Долой

            власть

                        соглашателей и капиталистов!

Мы —

            голос

                       воли низа,

рабочего низа

                           всего света,

да здравствует

                           партия,

                                         строящая коммунизм,

да здравствует

                            восстание

                                               за власть Советов! —

Впервые

                перед толпой обалделой

здесь же,

                 перед тобою,

                                          близ,

встало,

             как простое

                                    делаемое дело,

недосягаемое слово —

                                           «социализм».

Здесь же,

                  из-за заводов гудящих,

сияя горизонтом

                                во весь свод,

встала

            завтрашняя

                                   коммуна трудящихся —

без буржуев,

                       без пролетариев,

                                                       без рабов и господ.

На толщь

                  окрутивших

                                          соглашательских верёвок

слова Ильича

                           ударами топора.

И речь

             прерывало

                                  обвалами рёва:

«Правильно, Ленин!

                                       Верно!

                                                   Пора!»

Дом

        Кшесинской,

                                  за дрыгоножество

подаренный,

                         нынче —

                                           рабочая блузница.

Сюда течёт

                     фабричное множество,

здесь

          закаляется

                               в ленинской кузнице.

«Ешь ананасы,

                            рябчиков жуй,

день твой последний

                                        приходит, буржуй».

Уж лезет

                к сидящим

                                     в хозяйском стуле —

как живёте

                     да что жуёте?

Примериваясь,

                             в июле

за горло потрогали

                                    и за животик.

Буржуевы зубья

                              ощерились разом.

– Раб взбунтовался!

                                       Плетями,

                                                         да в кровь его!

И ручку

               Керенского

                                     водят приказом —

на мушку Ленина!

                                   В Кресты Зиновьева!

И партия

                  снова

                             ушла в подполье.

Ильич на Разливе,

                                   Ильич в Финляндии.

Но ни чердак,

                           ни шалаш,

                                               ни поле

вождя

            не дадут

                            озверелой банде их.

Ленина не видно,

                                 но он близ.

По тому,

                 работа движется как,

видна

           направляющая

                                        ленинская мысль,

видна

           ведущая

                           ленинская рука.

Словам Ильичёвым —

                                           лучшая почва:

падают,

              сейчас же

                                 дело растя,

и рядом

               уже

                      с плечом рабочего —

плечи

           миллионов крестьян.

И когда

               осталось

                                на баррикады выйти,

день

         наметив

                         в ряду недель,

Ленин

             сам

                    явился в Питер:

– Товарищи,

                          довольно тянуть канитель!

Гнёт капитала,

                            голод-уродина,

войн бандитизм,

                                интервенция во́рья —

будет! —

                 покажутся

                                     белее родинок

на теле бабушки,

                                древней истории. —

И оттуда,

                  на дни

                              оглядываясь эти,

голову

             Ленина

                            взвидишь сперва.

Это

       от рабства

                           десяти тысячелетий

к векам

              коммуны

                                сияющий перевал.

Пройдут

                 года

                         сегодняшних тягот,

летом коммуны

                              согреет лета́,

и счастье

                  сластью

                                 огромных ягод

дозреет

              на красных

                                    октябрьских цветах.

И тогда

               у читающих

                                      ленинские веления,

пожелтевших

                          декретов

                                           перебирая листки,

выступят

                  слёзы,

                             выведенные из употребления,

и кровь

               волнением

                                    ударит в виски.

Когда я

               итожу

                           то, что про́жил,

и роюсь в днях —

                                 ярчайший где.

я вспоминаю

                         одно и то же —

двадцать пятое,

                             первый день.

Штыками

                   тычется

                                  чирканье молний,

матросы

                в бомбы

                                играют, как в мячики.

От гуда

              дрожит

                            взбудораженный Смольный.

В патронных лентах

                                       внизу пулемётчики.

– Вас

            вызывает

                              товарищ Сталин.

Направо

                 третья,

                              он

                                   там. —

– Товарищи,

                         не останавливаться!

                                                               Чего стали?

В броневики

                        и на почтамт! —

– По приказу

                           товарища Троцкого! —

– Есть! —

                   повернулся

                                         и скрылся скоро,

и только

                 на ленте

                                  у флотского

под лампой

                      блеснуло —

                                            «Аврора».

Кто мчит с приказом,

                                         кто в куче споря

кто щёлкал

                      затвором

                                       на левом колене.

Сюда

           с того конца коридорища

бочком

              пошёл

                           незаметный Ленин.

Уже

        Ильичём

                         поведённые в битвы,

ещё

        не зная

                      его по портретам,

толкались,

                     орали,

                                 острее бритвы

солдаты друг друга

                                    крыли при этом.

И в этой желанной

                                    железной буре

Ильич,

             как будто

                               даже заспанный,

шагал,

            становился

                                 и глаз, сощуря,

вонзал,

              заложивши

                                    руки за́ спину.

В какого-то парня

                                   в обмотках,

                                                         лохматого,

уставил

              без промаха бьющий глаз,

как будто

                  сердце

                               с-под слов выматывал,

как будто

                   душу

                             тащил из-под фраз.

И знал я,

                  что всё

                               раскрыто и понято

и этим

             глазом

                          наверное выловится —

и крик крестьянский,

                                         и вопли фронта,

и воля нобельца,

                                и воля путиловца.

Он

      в черепе

                      сотней губерний ворочал,

людей

            носил

                        до миллиардов полутора,

Он

      взвешивал

                          мир

                                  в течение ночи,

а утром:

– Всем!

               Всем!

                          Всем это —

фронтам,

                  кровью пьяным,

рабам

           всякого рода,

в рабство

                  богатым отданным.

Власть Советам!

Земля крестьянам!

Мир народам!

Хлеб голодным!

Буржуи

              прочли

– погодите,

                                                    выловим. —

животики пятят

                               доводом веским —

ужо им покажут

                               Духонин с Корниловым,

покажут ужо им

                              Гучков с Керенским.

Но фронт

                  без боя

                                слова эти взяли —

деревня

               и город

                              декретами залит,

и даже

            безграмотным

                                       сердце прожёг.

Мы знаем,

                    не нам,

                                  а им показали,

какое такое бывает

                                    «ужо».

Переходило

                       от близких к ближним,

от ближних

                      дальним взрывало сердца: