Во власти

Как-то в воскресенье я пошла в театр с Л. Он был во Франции проездом, до этого мы не виделись семь лет. Потом мы переспали на диване в гостиной его родителей. Всё случилось само собой. Он сказал, что я красивая и превосходно сосу. По пути домой, в машине, я подумала, что этого было недостаточно, чтобы избавить меня от наваждения. «Нравственного очищения», которого я часто ждала от полового акта, – и которое, как мне кажется, прекрасно сформулировано в одной похабной песенке: «Ах! Засунь мне его в зад / И покончим с этим / Ах! (и т. д.) / И дело с концом», – не произошло.

(Чего только я не ждала от сексуального удовольствия, помимо него самого. Любви, единения, бесконечности, желания писать. Кажется, лучшее, что я получала на данный момент, – это просветление: внезапно простое и лишенное сентиментальности видение мира.)

Осенью я выступала на одной междисциплинарной конференции и заметила среди слушателей, во втором ряду, женщину с темными короткими волосами, невысокую, лет сорока, элегантно одетую, в строгом темном костюме. Она то и дело поглядывала на меня. Рядом с ее стулом стоял кожаный рюкзачок. Я тут же решила, что это она. Во время других докладов мы постоянно встречались глазами и тут же отводили взгляды. Когда пришло время обсуждения, она подняла руку. Непринужденно, уверенным голосом она задала вопрос, касающийся моего выступления, но обращалась к моему соседу. Этот демонстративный способ меня игнорировать был ярким доказательством: это она; увидев мое имя на объявлениях о конференции, расклеенных, вероятно, во всех университетах, она пришла на меня посмотреть. Я тихо спросила соседей, кто эта женщина. Никто ее не знал. После перерыва она не вернулась. С той минуты другая женщина обрела в моих глазах черты безымянной брюнетки с семинара. Я испытала облегчение, даже удовольствие. Потом я подумала, что улик недостаточно. Моя уверенность исходила не столько от них (пусть им даже были свидетели), сколько от того, что в тихом зале университетского семинара мне явились тело, голос, прическа, соответствующие образу в моей голове; идеальный пример того типажа, который я сформировала и месяцами вынашивала в ненависти. Другая женщина могла с равной вероятностью быть робкой кудрявой блондинкой высокого роста и во всем красном, но я бы в это просто не поверила: в моем воображении такой не существовало.

Как-то в воскресенье я бродила по пустым улицам в центре П. Ворота кармелитского монастыря были открыты. Я впервые зашла внутрь. Перед какой-то статуей лежал мужчина, лицом вниз, раскинув руки крестом, и читал вслух псалмы. По сравнению с болью, прибившей этого человека к земле, моя собственная показалась мне ненастоящей.

Иногда я предвидела, что скажи он вдруг: «Я ухожу от нее и возвращаюсь к тебе», то спустя мгновение абсолютного, невыносимо ослепительного счастья, я почувствовала бы изнеможение, вялость ума, подобную той, какую испытывает тело после оргазма, и подумала бы: «А зачем мне это было нужно?»

Образ его члена на фоне тела другой женщины возникал реже, чем картинки из их повседневной жизни, о которой он предусмотрительно говорил в единственном числе, а я всегда слышала множественное. Его привязывал к ней не столько секс (не то, что постоянно и без последствий происходит на пляже, по углам офисов и в отелях на час), сколько багет, который он приносил к обеду, их нижнее белье в одной корзине, вечерние новости, которые они смотрели за спагетти болоньезе. Вдали от моих глаз его начинал засасывать медленный и неуклонный процесс одомашнивания. Совместные завтраки, зубные щетки в одном стакане и в результате – взаимное пропитывание, которое, как мне казалось, физически, неуловимо придает его облику налет некой сытости, иногда присущей женатым мужчинам.

Это тихое оседание и наслоение привычек, чего я так боялась во время своих отношений с В., теперь представлялось мне непреодолимой силой, объяснявшей упорное стремление некоторых женщин пригвоздить желанных мужчин к дивану, пусть и ценой постоянного раздражения, недовольства и даже несчастья.

И когда мне хотелось обменяться с ним по телефону фразочками, которые мы, бывало, шептали друг другу раньше («Какой твой любимый инструмент?» – «Твой» и т. д.), я сдерживалась. Для него это было бы постылой непристойностью, которая уже не заводит. Ведь теперь он мог ответить мне, как женатый мужчина, к которому пристает проститутка: «Спасибо, всё, что нужно, у меня есть дома».

Всё чаще мне вдруг казалось на мгновение, что я могу положить конец этой оккупации, снять заклятие, и это так же легко, как перейти из одной комнаты в другую или выйти на улицу. Но чего-то еще не хватало, и я не знала, как оно появится – случайно ли, извне или изнутри меня самой.