Во власти

Однажды утром мне позвонила Ф., подруга моего сына. Она переехала и хотела дать мне свой новый адрес в XII округе. Хозяйка квартиры часто приглашала ее на чай, давала книги, «она преподает историю в Новой Сорбонне». Эти слова, прозвучавшие посреди обычной болтовни, показались мне ошеломительной удачей. Итак, после нескольких недель бесплодных поисков детский голосок Ф. даровал мне возможность узнать имя другой женщины, которая преподавала тот же предмет в том же университете, что и хозяйка ее квартиры. Но я считала недопустимым втягивать Ф. в свои поиски и обнаруживать любопытство, необычный и явно нездоровый характер которого не ускользнул бы от нее. Я уже положила трубку, решив не поддаваться искушению, но никак не могла избавиться от желания перезвонить Ф. и попросить ее разузнать у своей хозяйки о той женщине. В голове у меня сами собой возникали слова, с которых можно было бы начать этот разговор с Ф. Через несколько часов страстное желание, жаждущее удовлетворения, взяло верх над страхом выдать себя: вечером, в состоянии извращенца, который наконец убеждает себя, что в его действиях не только нет ничего плохого, но он даже обязан их совершить, я решительно набрала номер Ф., изо всех сил надеясь, что она дома, что мне не придется откладывать свое расследование и что я сумею произнести фразу, которую прокручивала в голове весь день: «Ф., у меня к тебе просьба! Прямо как в книжках! Не могла бы ты узнать, как зовут…» и т. д.

Как и всякий раз, когда мне казалось, что я близка к цели, попросив Ф. выведать имя, я почувствовала усталость, опустошенность, почти безразличие к тому, сколько продлится ожидание, и даже к ее ответу. Последний вызвал во мне новые подозрения: хозяйка квартиры заявила, что понятия не имеет, о ком идет речь. Я подумала, что она врет и на самом деле знает ту женщину, но тоже хочет ее защитить.

Я писала в дневнике: «Решила больше никогда с ним не видеться». Когда я выводила эти слова, боль утихала, и я принимала облегчение, которое приносил мне сам процесс письма, за избавление от чувства утраты и от ревности. Стоило мне закрыть тетрадь, как мною снова овладевало желание узнать имя той женщины, получить как можно больше информации о ней – в общем, делать всё, что причинит мне еще больше страданий.

Когда он бывал у меня и отлучался в туалет, меня неудержимо тянуло к его портфелю в прихожей. Я была уверена, что в нем хранится всё, что мне нужно, – имя, номер телефона, возможно, фотография. Я бесшумно подкрадывалась и завороженно, затаив дыхание, застывала перед этим черным предметом, до которого желала и не смела дотронуться. Я представляла, как убегаю с ним в дальний угол сада, открываю, вытаскиваю и швыряю куда попало его содержимое, словно вор-карманник, пока не заполучаю желаемое.

Конечно, я могла бы легко вычислить эту женщину, придя тайком по адресу, где она жила, на авеню Рапп. Чтобы обойти ловушку с домофоном, кода которого я не знала, я придумала записаться к гинекологу, принимавшему в том же здании. Но я боялась, что меня увидит В. или они вместе, и тогда откроется вся убогость моего положения – женщина, которую разлюбили, и обнажится мое желание – быть любимой снова. Еще я могла бы нанять детектива. Но тогда о моих чувствах узнал бы человек, профессия которого не внушала мне никакого уважения. Думаю, я хотела выяснить имя этой женщины либо своими силами, либо по воле случая.

Я выставляю напоказ свои страдания и одержимость, описывая их здесь, но это не имеет ничего общего с тем разоблачением, которое ждало бы меня, отправься я на авеню Рапп, и которое так меня пугало. Писать – это прежде всего оставаться невидимым. Насколько немыслимым, чудовищным казалось мне в том состоянии саморазрушения и опустошения выставить на обозрение свое лицо, тело, голос – всё, что делает меня мной, настолько же сейчас я не испытываю ни малейшего неудобства, даже волнения, обнажая и исследуя свою одержимость. По правде сказать, я вообще ничего не испытываю. Я лишь пытаюсь описывать те фантазии и действия, на которые толкала меня обитавшая тогда во мне ревность, превратить личное и сокровенное в ощутимое и постижимое, чтобы незнакомые мне люди, несуществующие, пока я пишу, могли его воспринять. На этих страницах – уже не мои желания, не моя ревность, а желания и ревность вообще. Я остаюсь незримой.

Когда я звонила ему на мобильный – домашнего номера той женщины он мне, разумеется, не дал, – он иногда восклицал: «Я как раз думал о тебе!» Эти слова не только меня не радовали, не заставляли верить в родство душ, но и, напротив, угнетали. Я слышала только одно: в остальное время он обо мне не думал. Сама я никогда бы не могла так сказать: он и она не выходили у меня из головы ни на минуту.