Во времена перемен

Это был Толя Фридман, сын нашего любимого преподавателя латыни Евсея Моисеевича Фридмана. Он действительно учился в нашей школе, только лет на 8 раньше, и мы еще потанцевали с ним через полвека на 100-летии школы. Остальные мужчины в группе были тоже значительно старше. Разница была большой. Разбирались с этим долго. Кроме того, наша группа была единственной, где мужской и женский состав присутствовали поровну. На курсе было много и чисто женских групп. Мы не сразу адаптировались. Галя Мещерякова позже рассказывала, что, увидев такое количество фронтовиков и еще «двух мымр в очках», т.е. меня и мою подругу Катю Казакову, решила перейти в другую группу. Это желание у нее окрепло, когда в перерыв к нам прибежали повидаться наши одноклассницы, веселые и хорошенькие девочки. Я уже упоминала, что из выпуска нашей школы в количестве 43х человек почти половина поступила в медицинский на оба факультета. Почему Галя осталась с мымрами, она не уточнила, но надеюсь, не пожалела об этом.

Учение наше началось очень серьезно и продолжалось 11 дней. На 12й день мы в полной боевой готовности погрузились на пароход и отбыли по направлению к Осе в колхозы на уборку урожая в составе первых 4х курсов. Плыли долго, ночью, завидуя нашим фронтовикам, которым все было нипочем. Они и потом вспоминали сельхозработы как лучшее время. Маминым дочкам пришлось нелегко. В конечном итоге и нам повезло. Отец Вени, Виктор Васильевич Плешков, наш преподаватель физики, уступил девочкам свою каюту, поэтому мы хоть не замерзли.

В колхозе все зависело от руководителя группы. Ими назначены были старшие ребята. Они должны были договориться о питании, нормах работы, жилье. Хорошо это делал наш Нурислам Нургалиевич Хафизов, только его всегда направляли в другие, девчоночьи, группы. Пробыли в колхозе в первый раз мы до середины октября.

Погода была почти все время отличная, солнечная и сухая с заморозками по утрам. На всех были ватники, традиционная тогда одежка для мирных жителей. На ногах у меня были отцовские сапоги 42го размера, в которых я болталась, как пестик в ступе, и натирала кровавые мозоли. Сначала мальчики копали, а мы собирали картошку. Уродилась она на славу: крупная, розовая, чистая. Ее собирали в мешки. Платить нам было не положено, но трудодни записывали все равно. Видя обильный урожай, правление спохватилось, и выработку стали считать не по валовому продукту, а по площадям. Недаром ребята клянутся, что кто-то своими глазами видел в правлении лозунг: «Товарищи колхозники! Поможем студентам убрать урожай!» Это значительно отодвинуло наше освобождение. Тогда нам дали лошадь в подмогу. И тут появились настоящие трудности. Тягловая сила наотрез отказывалась двигаться. Ее дергали за постромки, пытались легонько хлестнуть веткой, кричали – лошадь стояла как вкопанная. Появился бригадир. Ребята пожаловались на несознательную скотину. Бригадир удивился, взялся за уздечку и на великом и могучем придал лошадке поступательное движение. Она бодро потопала по борозде.

– Ну и что? – вопросил руководитель начального звена.

– Так ведь ты с мату! – ответствовали исполнители.

– А вы чё? Не знаете, ли чё ли?

– Да знаем! Но ведь тут девочки!

Этого бригадир уразуметь не мог – их девочки в деревне хорошо владели рабочим лексиконом – и отбыл по другим, более важным делам. Решать проблему пришлось самим, и решение нашлось.

– Но, скапула торацика! – завопил Толя Фридман.

– Шевелись, ос окципитале! – продолжил Коля Сушин.

Лошадь мотнула головой и пошла. За одиннадцать дней обучения анатомии запас латыни у нас был очень скромным, но его хватило на этот сезон. Боюсь, что переученное на древний язык животное ответило стоячей забастовкой бригадиру после нашего отъезда.

Культуру в массы мы старались нести не только описанным способом. Через неделю мы устроили для сельчан «вечер отдыха». В крохотном сельском клубе, помещенном в бывшей избе какого-то несчастного «кулака», составился концерт из подручного материала. Нашелся аккордеон и исполнитель из наших, спели хором, почитали стихи, показали акробатический этюд, а потом устроили танцы. Деревенская молодь, не старше 16ти (все, что наличествовало из мужского персонала – большинство мужчин с фронта не вернулось), глазела на нас, как индейцы на конкистадоров. Они никогда не видели «городских» танцев. Зато мы впервые ознакомились с «топотушей» и тем приобщились к истинному фольклору.

На втором курсе мы попали в маленькую деревню, где председателем был единственный вернувшийся с войны мужчина средних лет на деревянном протезе, а в помощь ему трудился его семилетний сын. Утром малыш требовал:

– Мамка! Обуй! – мать помогала ему надеть маленькие лапти, обертывала онучи (операция весьма непростая), он садился на телегу рядом с отцом и отправлялся на весь рабочий день. Возвратившись домой, он заявлял:

– Мамка! Отощал! И разуй! – и мать раздевала и кормила его, работника, наравне со старшим.

Кстати, о пользе лаптей. Мой одногруппник, Иван Константинович Клепче, рассказывал уже в солидном возрасте о работе до института: