Во времена Саксонцев

– Нет, – произнёс воевода, – это позорное начало того, что нас ждёт. Потом мы не дадим ему сломать наши уставы, но чем же это поможет, когда нашу родину заразит распутством, а из святых наших женщин сделает себе наложниц. Возмутит домашний очаг… что нам останется?

Староста молчал, опустил голову и вздыхал, только после долгого размышления у него вырвалось:

– Не может этого быть, не может! Зараза эта нас не тронет. Не верю, не допускаю, не боюсь! Наша женщина слишком чистая и святая. Матери наши слишком набожные.

И сильным кулаком он ударил по столу; видя это возмущение, воевода, обхватил его руками и сердечно обнял. У обоих на веках появились слёзы. Яблоновский развеселился снова, а так как подходило время ужина, он хлопнул слуге, чтобы его подавали, пригласив Дзедушицкого.

– В замок сегодня не пойду, завтра должен буду объясниться болезнью, – сказал он, – но пьянку, какая там вчера была и сегодня повторится, не вынесу, и даже смотреть на неё мне отвратительно.

За ужином, хотя воевода рад был отклонить разговор от того, что занимало его ум, у него и у старосты получалось это с одинаковым трудом, и невольно малейшее словечко тянуло его обратно к королю и текущим делам.

Для Яблоновского был он беспокоящей загадкой, которой показывались всё более новые стороны. Рядом с легкомысленным, распоясанным человеком выдавался политик дерзких планов, который пробуждал опасения. Воевода заметил, что Август несколько раз всегда один на один и в отсутствие польских панов проводил совещания с послом бранденбургским, Овербеком, явно пытаясь заполучить его на свою сторону.

Из слов, подхваченных в разных источниках, делался вывод, что король уже сблизился с царём Петром и рассчитывал на его дружбу и альянс.

Всё это действительно объяснялось необходимостью обезопаситься от шведа, у которого хотел отобрать Лифляндию.

В Пактах, которые исчезли, стояло восстановление awulsow (оторванных участков), а к тем принадлежала так же Лифляндия, как Каменец, Подолье и оторванные части Украины.

В стране особенно чувствовалась потеря Каменца и на эту твердыню обращались глаза всех, между тем на саксонском дворе говорили больше о Лифляндии и не подлежало сомнению, что король сперва думал о её возвращении. Саксонские войска, которые собирались вводить в Польшу, были предназначены для Лифляндии.

Знали уже, что молодой Карл XII был очень рыцарского духа, суровых привычек и мужского, железного характера, но и в Августе надеялись найти силу, могущую с ним помериться. Немецкие генералы, несмотря на воспоминания двух кампаний против турок, которыми нельзя было похвастаться, восхваляли рыцарское мужество Августа и хорошее военное образование.

В нём ожидали будущего героя, который мог бы достойно стоять рядом с великой фигурой победителя под Веной.

Первые неудачи повсеместно приписывали зависти и интригам австрийских командиров.

– Тайные сговоры с Бранденбургским и его послом мне не нравятся, – говорил потихоньку Яблоновский, – да, да и чересчур сердечное братание с царём Петром.

– Чего нам опасаться? – успокаивал Дзедушицкий. – Нужно допустить даже предательство этой стране, верности которой присягали, чтобы вашу тревогу разделить.

– Utinam sim falsus vates! – вздохнул воевода. – Но я опасаюсь худших вещей. Бог может не допустить их свершения, но однако…

Звук голоса в прихожей вдруг вынудил прервать разговор.

Хозяин встал, не в состоянии понять, кто пришёл, когда вбежал придворный, объявляя посланца от его величества короля.

Был им знакомый нам Захарий Витке, хотя не король его прислал, но Константини, который сам не хотел утруждать себя поездкой в город, и позволил выслать этого своего подручного, под предлогом, что с воеводой он сможет договориться по-польски.

Витке также и для собственных целей уже переоделся здесь в польскую одежду, называл себя, смеясь, Витковским и в целом неплохо подражал поляку. Воевода принял объявленного королевского посла не вставая. Удивился, увидев вроде бы польскую фигуру, хотя король ещё не имел польского двора. Витковский имел внешность слишком подкупающую.

– Я пришёл, – сказал он, поклонившись, – по поручению короля к пану воеводе, потому что его величество был бы рад увидеть его в замке, где он отдыхает в весёлом обществе, и его приглашает.

Загрустил немного Яблоновский, и, приказав налить посланцу кубок вина, сказал любезно:

– Я скверно себя чувствовал, просил коронного пана маршалка, чтобы меня оправдал за то, что должен сегодня отказаться от счастья лицезреть облик его королевского величества. Не понимаю, каким образом Любомирский мог забыть моё оправдание.

– Он мог объявить королю, – ответил Витковский, – но король, видно, соскучился по пану воеводе.

– Соизвольте же объявить, что хотя я не слишком расположен, тут же прибуду по крайней мере поблагодарить короля.

Новообращённый Мазотином придворный поклонился и ушёл. Отделавшись от него, воевода велел немедленно подать одежду и запрягать карету.