Во времена Саксонцев

Часто, испугавшись этой абсурдной страсти, он пробовал с ней бороться, воздерживался пару дней от посещения Ренаров, но потом бежал к ним как безумный, а когда на пороге его спрашивала Генриетка, почему так забыл о них, оправдывался, как в грехе, в этой борьбе с самим собой.

Также Ренар и жена его старались всякими способами приобрести его постоянное расположение. Проект основания какого-нибудь большого торгового предприятия постепенно созревал, но Витке, где дело шло о деньгах, был очень рассудителен и всё строго рассчитывал.

Ответ из Кракова не долго велел себя ждать. Мазотин многословно просил прибыть Витке для устного совещания. Стало быть, нужно было, попрощавшись с Ренаром и красивой Генриеткой, поспешить с возвращением, хотя Константини доносил, что король вскоре собирается в Варшаву.

Охваченный двумя своими мечтами: как-то пробиться на верх и приобрести красивую Генриетку немец сам себя не узнавал. Даже почти скучал по Дрездену, по матери и беспокоился по своему делу, за которое спокойным не был, под опекой старушки. Несмотря на неприятную уже осеннюю пору, Витке, с вечера получив письмо, едва вбежал к Ренару с прощанием, а на следующее утро уехал в Краков.

Там он нашёл всё, как было. Король самозабвенно пировал, закрывался иногда часами с послом Бранденбурского фон Овербецким, с Флемингом, с Пребендовским и Денбским, подписывал, что хотели, обещал, чего от него требовали… смеялся и видел себя уже единственным паном Речи Посполитой.

Почти ежедневно прибывали дезертиры из сокращающегося французского лагеря, добровольно ему сдаваясь. Август всех принимал с невыразимой вежливостью, мягкостью и лёгким прощением. Приобретал себе сердца. Превозносили его к небесам. Более серьёзные статисты шептались между собой.

– Это ничего, что пан добрый и мягкий, но имеет разум и такт… имеет энергию, сумеет сдержать наши волнения, наведёт порядок, вызовет реформу устаревших законов, укрепит монаршью власть.

Все это пророчили, хотя вовсе это не намечалось, только неслыханная пьянка, худшая, беспрестанная, от которой ни состояние, ни возраст не избавляли, входила в ежедневный обычай, а на ней не говорили ни о чём, только о женщинах и королевских аморах.

Ни одно честное старопольское лицо зарумянилось и облилось стыдом, но пример шёл сверху…

Константини поймал прибывшего Витке, с неизмерным нетерпением его расспрашивая, добыл из него всё… Купец надеялся, что с этим рапортом будет допущен к королю и таким образом даст ему знать о себе. Это должен был быть первый шаг… но итальянец хлопнул его по плечу.

– Что тебе снится! Не пора тебе ещё прямо с королём трактовать. Оставь это мне, я сам тебе скажу, когда сможешь представиться. Это преждевременно!

Немцу не понравилась эта оставленность в стороне, но с Мазотином ни разрывать отношения, ни спорить не хотел, поэтому замолчал. Ловкий королевский прислужник естественно всю заслугу приобретения этих желанных новостей приписывал перед королём себе.

Однако вместе с тем, что принёс Витке, с другой стороны король получил ведомости, полностью подтверждающие то, что купец слышал от Товианьской, одновременно и предостережение, чтобы вести переговоры с каштеляновой, не с примасом, который не иначе как через неё, мог быть приобретён. Король был неизмерно осторожен. Неприятели Товианьской и те, что хорошо её знали, говорили, что и драгоценности могли пропасть, и деньги, если бы не описали и не обеспечили, конца бы бунта не было. Поэтому советовали по крайней мере драгоценности Товианьской показывать, но их не давать до те пор, пока бы не состоялось перемирие, а примас публично не присоединился.

Константини с чрезвычайным поклонением к своему пану, превознося его до небес, доверил Витке, что у Августа были для подарка некие двойные драгоценности, совсем похожие на первый взгляд, но одни из них были фальшивые и без ценности, другие действительно ценные.

Поэтому король Август заключал, чтобы пани Товианьской, для того чтобы раздразнить её жадность, показать фальшивые, хотя бы их ей доверить, но настоящих не давать, пока не закончили бы переговоры.

Витке это не понравилось.

– Ну, а если об этом узнают? – сказал он. – Был бы позор нашему господину, что от его имени смели фальшивками рисоваться.

– Разве эта баба, которая, по-видимому, никогда не видела таких драгоценностей, – сказал Константини, – может в них разбираться? Или будет иметь под рукой ювелира? Было бы хуже, если бы схватила драгоценные украшения, а мы даже не смели бы о них напомнить.

Итак, Константини стоял на том, чтобы Витке забрал с собой фальшивые камни для ознакомления с ними Товианьской. Нужно было слушать. Впрочем, эта имитация так отлично была произведена, что только глаз знатока мог узнать фальш.

Купец получил поручение только показать драгоценности, но не давать их в руки, или самое большее на двадцать четыре часа доверить их Товианьской.