Во времена Саксонцев

Мог ли король таким образом хотеть её приобрести? В первый момент возмущения она хотела приказать взять немца под стражу и заключить в тюрьму, подвергнуть дело огласке, но размышление вынудило её сдержаться.

Она укротила вспышку гнева.

– Ты это точно утверждаешь? – спросила она холодней.

– Я в этом так уверен, как в том, что жив, – ответил золотых дел мастер. – Я собаку на том съел, а это всё-таки так явно, что большой мудрости не нужно, чтобы это разглядеть. Правда, что работа по золоту так прекрасна, что самых дорогих камней стоит, и сидеть они должны были бы в ней, но сейчас…

– О! Я сразу это заметила, – прервала Товианьская, – именно для этого я вас вызвала.

Мружак поклонился и уже шёл к дверям. Не задерживала его уже каштелянова. Первой её мыслью было спрятать до завтра драгоценности, похвалиться ими Любомирской, но возмущение не дало ей ждать до завтра. Немедленно послала за Витке, который едва сел к маршальскому столу.

Кольнула его эта поспешность, он вышел озадаченный. В кабинете с щеками, словно кровью облитыми, и вся трясясь, ожидала его сестра примаса. Драгоценности в коробочках и высыпанные из них лежали на столе.

Она гордо указала на них.

– Забирай это и прочь отсюда! – крикнула она. – Одно из двух: надувательство или шутка, а я ни того, ни другого не привыкла выносить. Понимаешь?

– Я совсем не понимаю, – сказал смело Витке, – прошу мне объяснить.

Каштелянова гневно фыркнула.

– Это стекляшки и фальшивки, – начала она, поднимая голос, – хотели меня взять на плевелах! Но я стреляный воробей… знаю, что немцам нельзя верить на слово.

– С позволения, – сказал Витке, – пусть пани каштелянова подумает сперва, есть ли тут, за что гневаться. Я привёз вам эти драгоценности не отдать, а показать. Вся вещь самым неприятным образом объясняется только для меня. Вы также не понимаете того, что, видно, мне настоящих и таких дорогих драгоценностей доверить побоялись, и поэтому дали поддельные. Я должен за это гневаться на королевских слуг. Вас точно обманывать никто не хотел, потому что вы бы подойти не дали.

Это рассуждение и очень сокрушённый облик посла, который покорно наполнял коробочки, дало пищу для размышления Товианьской. Она немного остыла.

– Стало быть, вы не знали, что везли? – спросила она.

– Если бы я догадался, не взялся бы с этим ехать, – сказал сухо и холодно Витке, считая коробочки и проверяя, что в них было. – Я больше ни в какие уже посредничества вдаваться не хочу и не думаю…

Смягчив каштелянову этим счастливым оборотом, но сам раздражённый и гневный, немец собирался оставить не только покой, но и Лович, не возвращаясь уже к маршалковскому столу. Догадываясь об этом, старая дама пожалела о своей порывистости.

– Вы тоже не должны на меня гневаться, – отозвалась она мягко, – потому что и я возмущена. Вы говорите, что вам не доверяли, а я также могу сказать, что и во мне не имели доверия.

Она пожала плечами.

– Рассказываете о великой щедрости и благородстве вашего короля, – прибавила она, – а разве королевское дело такими хитростями и интригами прислуживаться?

– Я также в этом его не обвиняю и не приписываю ему этого поступка, – отозвался Витке. – Это, быть может, проделка подчинённых слуг, с которыми я имел дело, а король о ней не знает.

– Теперь верно, – сказала Товианьская, – что если бы дошло до договора, я без ювелира от вашего короля ничего не возьму. Какой пан, такой товар… хороших имеет слуг.

– Я заслужил, может, в вашем убеждении, что вы меня с ними посчитали, – прибавил Витке с некоторой гордой резигнацией, – но я уже вам говорил и повторяю это ещё раз, что не в службе короля.

– Для меня вы всегда его слуга, – отпарировала Товианьская, – потому что ему тут служили и хорошо на этом вышли…

Она начала смеяться, потому что гнев её возвращался.

– С начала до конца всё у вас на лжи и лицемерии стояло и стоит. Денбский беззаконно его выбрал, горсть самозванцев пошла его приветствовать от имени Речи Посполитой. Пакта Конвента украл тот, кто подписал, за короной пришлось вламываться в сокровищницу, а в замок подкупом попасть.

Она махнула рукой.

– Будьте здоровы.

Затем её голос смягчился.

– Поэтому, если бы нужно было договориться со мной, считайте, что брат без меня ничего не сделает, поэтому не обижайтесь, можете приехать и говорить со мной… но лжи мне не привозите, потому что мы знакомы с крашенными лисами.

Когда Витке ничего на это как-то не отвечал, каштелянова ещё любезней проговорила в конце:

– В таких делах гнева не должно быть… Будет с чем, приезжайте… я быстрая, но со мной можете прийти к порядку. Зла в сердце не храню.