Вода в озере никогда не бывает сладкой

Дверь кабинки открывается, первым выходит Андреа, он пытается ускользнуть, не глядя на меня, поправляет плавки, берет полотенце, завязывает на талии. Мы в женской душевой, я все еще сжимаю в руке щетку, от меня пахнет эвкалиптом.

Карлотта выходит из той же самой кабинки, придерживает ладонью верхнюю часть купальника и говорит:

– Вот и я.

Я стою не шелохнувшись, Андреа тоже, мы как полный волнения равнобедренный треугольник. Лучше бы я прислушалась к себе и не пошла ее искать – так же, как я делаю, когда знаю, что отец опять уперся колесом кресла-каталки в ножку стола и застрял или один из близнецов описался, – у меня чуйка на неприятности.

Не ответив на ее приветствие, я, как была, с мокрыми рыжими волосами, в голубых шлепках с липучкой спереди, из которых слишком сильно вылезают пальцы, разворачиваюсь и выбегаю из раздевалки, затем из бассейна, держу в руке шампунь и мочалку, выхожу на аллею. Федерико спрашивает, что случилось, он готов ехать домой, но я не отвечаю.

Меня оскорбили, и я пытаюсь выработать стратегию, почувствовать нутром, как нужно реагировать, как поднять пистолет и прицелиться. Она знала о моих чувствах, знала о моей беспомощности, о молчании, о непонимании, слушала, как я изливаю душу, как признаюсь в, казалось бы, очевидной влюбленности; если бы я не встала со своего места, не пошла в раздевалку, она бы никогда не созналась в содеянном, в том, что за моей спиной совершила преступление.

Это первое в жизни предательство обрушивается на меня, но я не даю ему вылиться слезами, как бы задерживаю их на ресницах, точно сжимаю это событие прессом, клещами, и оно сплющивается под натиском моего отвращения. Я быстро иду к дому, захожу внутрь, еще мокрая, с мочалкой, с эвкалиптом, под шлепанье сланцев.

Родители сидят по разные стороны стола и пристально смотрят друг на друга, силой мысли насылают на противника все беды мира. У меня мокрые ноги, я теряю равновесие, голову напекло, перед глазами все плывет, я делаю два шага и падаю на пол.

Через несколько дней в Нью-Йорке падают башни-близнецы.

Мелолог

Заканчивается лето, и мать находит четыре книжки, которые я взяла в библиотеке, – две в ванной, две на тумбочке в комнате.

Я вижу, как она, облокотившись на стиральную машину, с отвращением перелистывает страницы, то вперед, то назад. У книги ярко-розовая обложка, название выведено выпуклыми зелеными буквами: «Наш дом – стихийное бедствие».

– Кто такая эта Линда Ромзи? – спрашивает мать, она три раза пытается прочесть имя писательницы и всякий раз ошибается, она стоит ко мне спиной, я – босиком и в пижаме – у порога.

– Не знаю, это она книжку написала, – отвечаю я, в животе урчит.

– А кто знает? Кто она вообще такая? Что пишет? – Мать держит книгу за корешок, размахивает ею, точно пытаясь вытряхнуть что-то спрятанное между страниц, разгадку тайны о том, кто я, зачем я появилась на свет.

– Подруги посоветовали…

– И зачем тебе эти книжки? – Она повышает голос и оборачивается. – Все лето коту под хвост, ты ничего не делаешь. Хочешь пойти в классический лицей? Ты хоть знаешь, что для меня значил классический лицей? Да я о таком даже не мечтала, закончила три класса средней школы, всему научилась сама, смотрела на других девчонок с ранцами, а сама уже работала в доме одной старухи, лестницы мыла, через пару лет залетела, сделала аборт, снова залетела, родился Мариано, а ты: наш дом – стихийное бедствие? Я тебя в библиотеку записала для того, чтобы ты читала нормальные книги. Поступишь в лицей и будешь им там рассказывать об этой Линде, как ее там, о цветных книжонках, тебе что, восемь лет? Ты просила библиотекаря что-нибудь тебе посоветовать, как я учила?

– Да, но она дала мне какие-то сложные книги…

– Так вот ты какая, как начинаются сложности, тут же все бросаешь. Давай, делай то же, что и остальные, занимайся ерундой.

– Мам, это же просто развлечение, – говорю я, указывая на книгу, которую она все еще сжимает в руке.

– Книги не держат в туалете, это не журналы из парикмахерской. Время идет, дорогуша, уже прошло, а ты так ничего и не прочла. Хочешь учить латынь, греческий? Наш дом – стихийное бедствие?

Мать швыряет книгу на стиральную машинку, потому что она библиотечная, будь она наша, я уверена, она бы разорвала ее в клочья, сожрала страницы или вытирала бы ими капли соуса с пола. Она поворачивается ко мне, у нее взгляд человека, который так просто не оставит тебя в покое.

– Теперь будешь мне показывать все, что берешь в библиотеке. Хочешь пойти в классический лицей, как и твои подруги? Так начинай учиться. Школа – это привилегия. Ты не будешь целыми днями валяться пузом кверху, ты или учишься, или останешься пустым местом. Поняла меня? Хочешь быть пустым местом?